Все во вселенной подчиняется законам природы. Если с одной
стороны элементы материи действуют, невзирая на интересы людей, то и люди
вольны принимать собственные решения в, процессе материальных столкновений и
употреблять все дарованные им способности для своего счастья. Как после этого
можно говорить, что человек, избавляющийся от того, кто его оскорбил или кого
приговорили его страсти, тем самым противоречит природе, если она сама
подталкивает его к этому? Как можно думать, что человек, орудие природы,
способен узурпировать ее права? Не признать ли нам, что она оставила за собой
право распоряжаться жизнью и смертью людей и сделала это право одним из
всеобщих законов, посредством которых ее рука правит миром? Повторяю:
человеческая жизнь подчиняется тем же законам, что и жизнь животных, и все
живые существа являются частью вечного круговорота, состоящего из материи и
движения. Неужели человек, имеющий право на жизнь зверей, не может обладать
таким же на жизнь себе подобных? Как оправдать эти софизмы без абсурдных
рассуждений, свойственных самомнению и гордыне? Все животные, предоставленные
самим себе, становятся поочередно то жертвами, то палачами; они все получили от
природы одинаковое право вмешиваться в ее дела в той мере, в какой позволяют им
их возможности. В мире была бы полная пустота без неуклонного осуществления
этого права: все движения, все поступки людей изменяют порядок в какой-то
частичке материи и отклоняют от обычного хода ее вечное движение. В результате
мы видим, что человеческая жизнь зависит от общих законов движения и что
изменение этих законов в любой форме не означает посягательства на прерогативы
природы. Стало быть очевидно, что каждый индивид волен распоряжаться жизнью
своего собрата и свободно распоряжаться своей силой, которую отпустила ему
природа. Только законы не имеют такой привилегии по двум простым причинам:
во-первых, потому что их мотивы диктуются не эгоизмом, этим исключительным и
наиболее законным из всех оправданий; во-вторых, потому что они всегда
действуют равнодушно, между тем как за убийством всегда стоят страсти, убийца
всегда служит слепым исполнителем воли природы, которая пользуется им
независимо от его желания. Вот почему казнь преступника в глазах философа
является обычным преступлением, когда она есть результат исполнения глупого
человеческого закона, и, напротив того, справедливостью, если глупцы
усматривают в ней злодеяние и беззаконие
[22]
.
Ах, Жюстина, поверь мне, что жизнь самого выдающегося из
людей имеет не большее значение для природы, нежели жизнь улитки, что мы оба
для нее безразличны. Если бы природа взяла себе за труд распоряжаться жизнью
человеческой, вот тогда можно было бы назвать узурпацией ее прав стремление как
уберечь себя, так и покончить с собой, тогда отвернуть камень, готовый
свалиться на голову ближнего, означало бы такое же злодеяние, как и вонзить в
его грудь кинжал, ибо тем самым я нарушил бы ее законы, тем самым я посягнул бы
на ее привилегии, если бы продлил по своей воле чью-то жизнь, которой ее
могущественная рука начертала предел. Напомню, что уничтожить существо, которое
кажется нам столь значительным, могут лошади, мухи, насекомые. Нелепо верить в
то, что наши страсти могут вершить чью-то судьбу, зависящую от причин, для нас
неведомых, ведь сами эти страсти суть исполнители воли природы и ничем не
отличаются, скажем, от насекомого, которое убивает человека, или от растения,
которое отравляет его своим ядом. Разве не подчиняются они воле той же самой
природы? Иначе получается, что я не буду преступником, остановив, будь у меня
такая возможность, течение Нила или Дуная, но буду таковым, если пролью
несколько капель крови, текущей по своим естественным каналам, однако же это
абсолютный вздор! На земле нет ни единого существа, которое не черпало бы в
природе всех своих сил и способностей; нет ни одного, которое любым своим
поступком, каким бы значительным он ни был, каким бы противоестественным ни
казался, могло бы поколебать замыслы природы и нарушить порядок во вселенной.
Деяния любого злодея — это дело рук природы, что-то вроде цепи неразрывных
событий, и каким бы принципом он ни руководствовался, именно по этой причине
следует считать, что природа заранее одобряет их. Ни одна из сил, движущих
нами, не в состоянии причинить ущерб нашей праматери, потому что и абсурдно и
невозможно, чтобы она дала нам больше способностей, чем нужно для служения ей,
стало быть, повредить ей мы никак не можем. Когда умрет человек, которого я
разложил на элементы, они займут предназначенное им место во вселенной и
принесут такую же пользу в гигантском круговороте, какую приносили, составляя
уничтоженное мною существо. От того, будет тот человек жив или мертв, в мире
ничего не изменится и ничто в нем не убавится. Поэтому было бы верхом нелепости
полагать, будто такое ничтожное создание, как я, способно каким-то образом
нарушить мировой порядок или отобрать у природы ее правду: думать так, значит
допускать наличие в нем могущества, которого он не имеет и иметь не может.
Человек одинок в этом мире, поражающий его клинок, материально задевает только
этого человека, и тот, кто этот клинок направляет, не подрывает устои общества,
с которым жертва поддерживала лишь духовную связь. Даже допустив на минуту
обязанность творить добро, мы должны признать, что и здесь должны быть какие-то
пределы: добро, которое приносит обществу тот, кого мне захотелось лишить жизни,
никак не сравнится со злом, которое принесет мне продление его жизни, так зачем
я должен колебаться, если она очень мало значит для других и так тягостна для
меня? Пойдем еще дальше: если убийство есть зло, оно должно быть таковым во
всех случаях, при всех допущениях, тогда короли и целые нации, которые насылают
на людей смерть ради своих страстей или интересов, и те, кто держит в руке
смертоносное оружие, являются в равной мере либо преступниками, либо
невиновными. Если они преступники, значит я тоже буду считаться таковым, потому
что совокупность страстей и интересов нации — это сумма отдельных интересов и
страстей, и любой нации позволено жертвовать чем-нибудь ради своих интересов
или страстей лишь в той мере, в какой люди, составляющие ее, будут делать то же
самое. Рассмотрим теперь вторую часть этой гипотезы, то есть допустим, что
упомянутые мною деяния не являются преступлениями. Чем рискую я в таком случае,
если всякий раз, когда того потребует мое удовольствие или мой интерес, буду
совершать подобные поступки? И как должен я относиться к тому, кто найдет их
преступными?
Нет, Жюстина, природа никогда не вложит в наши руки средств,
которые потревожили бы ее промысел. Можно ли представить себе, чтобы слабый
имел возможность обидеть сильного? И что мы такое в сравнении с материей? Может
ли она, создавая нас, дать своим детям силы повредить ей? Разве согласуется—
это идиотское предположение с той торжественностью и уверенностью, с какими она
творит свой промысел? А если бы убийство не служило наилучшим образом ее
намерениям, неужели она допустила бы его? Неужели следовать примеру природы —
значит вредить ей? Оскорбит ли ее, если человек будет делать то, чем она
занимается каждодневно? Коль скоро доказано, что воспроизводство немыслимо без
уничтожения, разве уничтожать — не значит действовать по ее плану? Разве не
угодны ей люди, помогающие ей? Спрошу наконец, не служит ли ей лучше всех
человек, который охотнее и чаще всего пятнает себя убийством, который активно
исполняет ее намерения, проявляемые на каждом шагу? Самое первое и самое
изумительное свойство природы — движение, которое происходят безостановочно, но
движение это есть беспрерывная череда преступлений, поскольку только таким
образом она его поддерживает: она живет, она существует, она продолжается лишь
благодаря уничтожению. Тот будет ей полезнее всего, кто совершит больше
злодеяний, кто, как говорят, наполнит ими мир, кто без страха и колебания
бросит в жертву своим страстям или интересам все, что ему встретится на пути.
Между тем как создание пассивное или робкое, то есть добродетельное создание,
разумеется, будет в глазах природы самым никчемным, потому что оно порождает
апатию я покой, которые погрузят все сущее в хаос, если его чаша перевесит.
Вселенная держится равновесием, а оно невозможно без злодейств. Злодеяния
служат природе, но если они ей служат, если они потребны и желательны, могут ли
они повредить ей?
