Просторный зал имел пятиугольную форму, по углам были
оборудованы зеркальные ниши, в каждой стояла софа, обитая черным атласом. Кроме
того, в глубине ниши, под сводчатым потолком, располагался небольшой алтарь, в
середине которого возвышалась лепная скульптурная группа, изображавшая
обнаженную девушку в руках палача. Таким образом зритель мог одновременно созерцать
различные виды пыток. Войдя в это помещение, было уже невозможно увидеть вход,
ибо дверь была искусно вмонтирована в многочисленные зеркала. Потолок кабинета
был выполнен в виде витража, и свет проникал только сверху. Витражный свод на
ночь затягивался занавесями из небесно-голубой тафты, благодаря чему казалось,
что в центре потолка сияет солнце о восьми лучах, и будуар был освещен ярче,
чем днем. Посреди этого помещения, излучавшего томное сладострастие, находился
большой круглый бассейн. В центре его стоял эшафот с необычной машиной,
заслуживавшей отдельного разговора. Позади машины, на эшафоте, стояло кресло,
предназначенное для того, кто хотел развлекаться с адским агрегатом, который мы
сейчас опишем.
К доске из эбенового дерева крепко привязывали жертву, рядом
стоял манекен — ужасного вида человек с огромной саблей в поднятой руке. Прямо
перед лицом палача, сидевшего в кресле, находился зад жертвы, и если злодей
желал насладиться им, ему достаточно было только привстать. В правой руке он
держал шелковый шнур, которым мог манипулировать по своему усмотрению: если он
дергал его сильно, манекен сразу отрубал подставленную голову, когда он тянул
шнур медленно, сабля постепенно вонзалась в кожу и разрезала шею, результат был
таким же, зато несчастная жертва страдала долго и ужасно, и кровь ее вытекала в
бассейн.
Пугающая тишина стояла в этой части дома, и казалось, будто
здесь не будет услышан ни один, даже самый громкий звук. Когда женщины,
предводительствуемые прелатом, вошли в салон, они увидели толстого аббата лет
сорока пяти с уродливым лицом и невероятно крупного телосложения. Сидя на
диване, он читал «Философию в будуаре"
[71]
.
— Взгляни, — обратился к нему епископ, —
каких очаровательных жертв привела нам сегодня Дюбуа; погляди на эти
великолепные ягодицы, ты ведь их любишь, аббат, погляди на них, развратник, и
скажи мне свое мнение.
Дюбуа вытолкнула вперед Жюстину и Евлалию, и тем пришлось
показать свой зад аббату, который, не выпуская книгу из руки, пощупал их,
осмотрел с совершенно хладнокровным видом и небрежно произнес:
— Да, весьма и весьма неплохо… над этим стоит потрудиться.
Затем обращаясь к Дюбуа и поглаживая ее ягодицы, сказал:
— Вы говорили им о необходимости повиновения, об
абсолютной покорности? Эти создания понимают, что оказались в самом святом
прибежище деспотизма и тирании?..
— Да, сударь, — ответила Дюбуа, наклоняясь, чтобы
аббату было удобнее щупать ее ягодицы, — я сказала им о невероятном
могуществе монсеньера, о его несметном богатстве и его огромной власти и
надеюсь, они обе готовы склониться перед Его Преосвященством.
— Тогда пусть они это докажут, — продолжал
аббат, — и постоят на коленях до тех пор, пока им не позволят подняться.
Обе девушки тотчас опустились и склонили головы, ожидая
дальнейших распоряжений прелата. А распутник, также почти голый, по своему
обычаю обошел комнату, глядя на свое отражение во всех зеркалах, и перед каждым
приказывал Дюбуа ласкать себе член. Они оба, казалось, обдумывают предстоящие
пытки, бросая взгляды на двух несчастных, которые стояли на коленях и мелко
дрожали, не смея поднять глаз, между тем как флегматичный аббат продолжал
читать, не обращая ни малейшего внимания на происходящее. Сделав обход, епископ
подошел к креслу палача, сел в него, попробовал, как работает пружина, и велел
несчастным пациенткам смотреть, с какой легкостью и с какой быстротой манекен
мог рубить головы. Потом спустился.
— Дюбуа, — сказал он, — прикажите этим тварям
подойти и выразить мне свое почтение.
Первой приблизилась к нему Жюстина; она поцеловала его в
губы, облобызала седалище, пососала член и по приказанию Дюбуа засунула свой
язык как можно глубже в задний проход старого сатира.
— А если бы я испражнился вам в рот, —
полюбопытствовал епископ, — вы бы проглотили мои экскременты?
— Черт меня побери, монсеньер, — вмешался
аббат, — да это будет великая честь для этой скотины, и вы прекрасно знаете,
что она не посмеет отказаться…
— А вы? — спросил епископ, глядя на Евлалию.
— О Боже праведный! — расплакалась девушка. —
Сжальтесь над моим горем, сударь! Раз уж я попала в ваши сети, делайте со мной
все, что хотите, только уважайте мое несчастье; я имею право требовать этого от
вас.
— А вот это очень нахальные речи, — заметил
аббат, — они доказывают, что эта девчонка еще не осознала, чем она обязана
этому выдающемуся человеку, который оказал ей честь принимать ее у себя…
— Какое наказание монсеньер назначит ей за
дерзость? — спросила Дюбуа.
— Я хочу, — ответил прелат, — чтобы она
облизала анус аббату, пососала ему член, затем она должна подойти ко мне и
получить несколько пощечин и щипков.
Не успел он произнести приговор, как мерзкий служитель
культа подставил свой отвратительный зад, самый мерзопакостный зад на свете,
который плачущая Евлалия начала любовно облизывать. Какой это был контраст!
Такие же почести своими коралловыми губками она оказала бесформенному и
слюнявому фаллосу старого развратника, потом, подойдя к прелату, покорно снесла
все назначенные ей истязания. В это время гнусный аббат, очевидно, почувствовав
жар в чреслах, заставил Дюбуа ласкать себя и, разминая Жюстине ягодицы,
наблюдал, как епископ мучает Евлалию.
— Знаешь, аббат, — заявил хозяин, завершив эту
операцию, — я страшно возбудился и вижу, что сегодня сотворю много зла.
— Разве монсеньер здесь не хозяин? Разве не принадлежит
ему все, что здесь находится? Стоит ему шевельнуть пальцем, и все вокруг
повинуется ему.
Епископ, который безмерно наслаждался своим деспотизмом и с
превеликим удовольствием воспринимал эти льстивые речи, кивнул Жюстине, та
подбежала к нему и получила распоряжение лечь животом на диван и предоставить
свой зад в распоряжение епископского органа. Но такому чудовищному посоху
пришлось немало потрудиться, прежде чем он наконец внедрился в крохотное
отверстие и устроился там. Аббат положил Евлалию на спину Жюстины, заставил ее
поднять ноги и опустить голову так, чтобы содомит Жюстины мог целовать Евлалию
в рот, а ее раздвинутые бедра предлагали жрецу очаровательную, аккуратную, еще
нетронутую вагину, которую аббат обследовал языком, в то время как Дюбуа,
опустившись на колени перед его задницей, точно так же ласкала ему задний
проход.
Однако Жюстина, которой член содомита причинял ужасную боль,
яростно вырывалась, и наконец это ей удалось.
