— Нет, прелестная женщина, ни в коем случае! —
вскричал священнослужитель. — Оставайся у меня и ничего не бойся в этом
доме. Ты говоришь, кто-то там умер? Да будь на твоей совести два десятка
трупов, я бы все равно спас бы тебя… Поэтому останься: ты — душа моих наслаждений,
ты одна способна на великое искусство возбуждать и удовлетворять их; чем больше
у тебя злодейств, чем глубже ты увязаешь в грязном пороке, тем больше ты мне
нравишься… А ведь она красива, твоя Жюстина… Затем, обращаясь к девушке:
— Сколько вам лет, дитя?
— Двадцать шесть, ваше преподобие, но я столько
страдала…
— Да, понимаю… страдания, горести… Хотя я бы хотел,
чтобы их было больше; признаюсь тебе, девочка, что я сделал все, чтобы тебя
повесили но если не добился цели одним способом, быть может, займусь этим сам,
и даю слово, что ты от этого ничего не потеряешь… Ты говоришь, что тебя
одолевают несчастья? Отлично, мы с ними покончим, мой ангел, уверяю тебя, что
через двадцать четыре часа твои страдания кончатся (при этом он разразился
жутким смехом). Не правда ли, Дюбуа, ведь у меня есть надежное средство
положить конец злоключениям этой девицы?
— Абсолютная правда, — ответило чудовище в женском
обличьи, — и если бы Жюстина не была моей подругой, я бы ее не привела к
вам; но я должна вознаградить ее за то, что она для меня сделала, вы даже не
представляете себе, насколько она помогла мне в моем недавнем предприятии в
Гренобле. Я доверяю вам выразить ей вместо меня мою признательность и прошу не
скупиться…
Двусмысленность этой речи, ужасные намеки проклятого прелата,
да еще эта юная дева, о которой они говорили — все это за один миг наполнило
Жюстину ужасом, описать который просто невозможно. Холодный пот заструился из
всех ее пор, она была близка к обмороку. И тут, наконец, ей стали совершенно
ясны намерения блудодея. Он велел ей приблизиться, начал с двух-трех обычных
поцелуев, при которых уста сливаются в одно целое, затем вытянул язык Жюстины
изо рта, пососал его, засунул свой до самой гортани нашей прекрасной
авантюристки и, казалось, захотел высосать из нее все вплоть до последнего
дыхания. Он заставил ее склонить голову ему на грудь и, приподняв ее волосы,
внимательно осмотрел нежный затылок и шею.
— Ого, это мне нравится! — И он сильно сжал
пальцами эту чувствительную часть ее тела. — Никогда не видел такую прочную
и гибкую шейку, будет восхитительным наслаждением разорвать ее.
Последние слова окончательно подтвердили самые мрачные
подозрения Жюстины, и несчастная поняла, что опять попала к одному из тех
жестоких развратников, которые любят больше всего наслаждаться муками или
смертью печальных жертв, доставляемых им за большие деньги, и что наступает
время прощаться с жизнью.
В этот момент в дверь постучали, Дюбуа пошла открыть и
вернулась с юной жительницей Лиона, о которой уже говорилось.
Теперь попробуем описать двух новых персонажей, с которыми
судьба свела нашу Жюстину.
Его преподобие епископ Гренобля, с которого будет уместно
начать, был пятидесятилетний мужчина, худой, костлявый, но крепкого
телосложения. Бугристые мышцы, выделявшиеся на его руках, покрытых жесткой
черной растительностью, указывали на недюжинную силу и отменное здоровье; на
его лице, горевшем зловещим огнем, чернели маленькие злые глаза, в которых
светился острый ум, ровные зубы белели в оскале узкого рта. Роста он был выше
среднего, его жезл сладострастия редкостных размеров имел в окружности более
восьми дюймов, а длиной превосходил ступню взрослого человека. Этот инструмент
— сухой, нервно вздрагивавший, исходивший похотью — постоянно торчал в
продолжение пяти или шести часов, пока продолжался сеанс, не опускаясь ни на
минуту. Трудно было найти более волосатого человека; казалось, это один из
фавнов, которые описываются в сказках. Его руки, сухощавые и сильные,
оканчивались узловатыми пальцами, обладавшими хваткой тисков. Характер у него был
вспыльчивый, злобный и жестокий, а ум отличался сарказмом и язвительной
насмешливостью, которые были, будто нарочно, созданы для того, чтобы удвоить
страдания его жертв.
Что касается Евлалии, достаточно было взглянуть на нее,
чтобы вынести суждение о ее происхождении и добронравии. С чем можно было
сравнить злодейские замыслы епископа, заманившего ее в свои сети? Кроме
очаровательнейшего простодушия и наивности, она обладала самой приятной на
свете внешностью. Ей не исполнилось и шестнадцати лет, и у нее было лицо
Мадонны, которое еще больше красили невинность и целомудрие. В нем недоставало
румянца, но от этого оно было еще прелестнее, и сияние прекрасных глаз
придавало ему ту живость, которой его лишала бледность; ее рот, несколько
великоватый, был полон белоснежных зубов, еще белее была ее грудь, уже
достаточно сформировавшаяся; у нее была великолепная фигура с округлыми и
грациозными формами, с нежной и упругой плотью; прекраснее зад трудно было себе
представить, промежность прикрывал легкий волнующий пушок, роскошные белокурые
волосы, рассыпались по красивым плечам, придавая всему ее облику еще большую
соблазнительность, и чтобы завершить сей шедевр, природа, которая, казалось, с
удовольствием творила его, одарила Евлалию нежной и чувствительной душой. Ах,
прекрасный и хрупкий цветок, неужели тебе суждено было украсить грешную землю
на короткий миг, чтобы тотчас увянуть?
— Сударь! — возмущенно заговорила прелестная дева,
узнав своего преследователя, — стало быть, вы меня обманули? Вы же
сказали, что я войду во владение моим имуществом, моими правами, а тут явились
негодяи, схватили меня и привели к вам для бесчестья!
— М-да, это, конечно, ужасно, не правда ли, мой ангел?
Это настоящее коварство, настоящее злодейство…
Говоря это, коварный священник резким движением привлек ее к
себе и стал осыпать похотливыми поцелуями, приказав Жюстине нежно ласкать себя.
Евлалия пыталась вырваться, но вмешалась Дюбуа и лишила ее всякой возможности
сопротивляться. Прелюдия была долгой: чем свежее был цветок, тем больше нравилось
распутнику растягивать удовольствие топтать его. За сосущими поцелуями
последовал осмотр влагалища, и тогда Жюстина увидела, какое невероятное
воздействие оказала на него это пещерка: его член мгновенно разбух и удлинился
до того, что наша кроткая сирота уже не могла обхватить его даже обеими руками…
— Приступим, — заявил монсеньер, — эти две
жертвы доставят мне достаточно блаженства, а тебе, Дюбуа, хорошо заплатят за
твои старания. Пойдемте в мой будуар, ты тоже идешь с нами, дорогая. —
продолжал он, увлекая за собой мегеру, — ночью ты уедешь, а пока ты очень
нужна мне! Ничто так не вдохновляет на злодейство, как присутствие такого
монстра, ведь ты, милая моя Дюбуа, — одна из самых отвратительных отрыжек
природы. Ах, как я люблю тебя, злодейка! Пойдемте скорее.
Дюбуа дала себя уговорить, и все четверо вошли в кабинет
сладострастия распутного хозяина, где женщины должны были разоблачаться прямо у
порога.
Прежде чем описать ужасы, которые творились в этой жуткой
обигели, мы считаем нужным рассказать о ее убранстве, и пока наши герои
освобождаются от одежд, мы постараемся сделать это.
