— Он кончил, — пробормотал Верней, извергая свое
семя в задницу Доротеи, — вот я и вдовец…
— Надеюсь, — заметила очаровательная супруга
д'Эстерваля, которую, не переставая, ласкала Марселина, — и нам остается
горько жалеть о том, что мы не присутствовали при ее кончине.
— Возможно, я получил бы меньше удовольствия, —
сказал Верней, — потому что наизусть знаю такие вещи… А так я дал волю
своему воображению, и оно меня не подвело…
— Ах, друг мой, — произнесла новая подруга
Вернея, — то, что ты говоришь, мне очень нравится: я без ума от твоего
воображения и надеюсь, что мы вдвоем будем творить большие дела.
— Да, — откликнулся Верней, — но только с
условием, что я буду вам платить… я осыплю вас золотом; может быть, без этого я
не испытывал бы к вам никаких чувств. Кстати, помните, дорогая, что эти деньги
должны употребляться на распутство, вы будете распалять меня рассказами о
злодействах, которые оплатили моими деньгами, чем ужаснее они будут, тем больше
новых подарков вы будете получать.
— Клянусь своим клитором, — отвечала
Доротея, — из всего, что ты от меня требуешь, это условие нравится мне
больше всего, и отказаться от этого я не в силах. Деньги для того и существуют,
чтобы покупать на них удовольствия.
— Я ценю их только как орудие для преступлений и
удовлетворения страстей; если бы, к моему несчастью, у меня их не хватало,
признаюсь, что я бы пошел на все, чтобы раздобыть их.
— Что я слышу! Ты стал бы воровать?
— О, я стал бы делать еще худшие вещи.
— Как я тебя понимаю, Верней! Я чувствую, как пылают
твои чресла; ты снова должен излить сперму.
— Давай придумаем что-нибудь новенькое, мой ангел.
Ступай в комнату своего мужа: я слышу, что он все еще развлекается там; пусть
Джон сношает тебя на трупе моей жены, и вы оба кончите… Джон и ты. Потом ты
вернешься, залитая спермой и кровью, я приласкаю тебе зад и чувствую, что эта
выдумка доставит мне ни с чем не сравнимое наслаждение. Но запомни… хорошенько
запомни одну маленькую формальность, которую ты должна выполнить… Смотри,
Доротея, как твердеет мой член при этих словах! Так вот, пока ты будешь вкушать
блаженство на гигантском копье Джона, ты должна кричать во все горло: «Верней!
Верней! Ты стал вдовцом и рогоносцем! Только что мой муж убил твою жену, а я… я
тебе изменяю…» Да, мой ангел, да, ты будешь орать во всю глотку, а потом
посмотришь, в каком экстазе я буду от этих слов.
— О Верней, какая прелесть! — не выдержала
Доротея. — О милый Верней, какое у тебя воображение!
— Оно насквозь прогнившее, оно грязное, но чего ты
ждала от меня, дорогая? Если разврат погубил меня, пусть вернут меня к жизни
его радости.
Каково же было изумление Доротеи, когда она обнаружила, что
совсем рядом, за стенкой, Брессак и Виктор только что сообща совершили
злодейское убийство! Ей дали знак молчать, но вместо Джона в ее задницу вторгся
Виктор, и в момент извержения маленький злодей закричал:
— Это я, отец… это я убил твою жену, это я наставляю
тебе рога!
Верней вздрогнул и поспешил в комнату д'Эстерваля,
возбужденный как застоявшийся бык. Ему показали тело его супруги, вернее
окровавленные останки несчастной женщины, испустившей дух в результате пыток, о
которых даже страшно рассказывать. Верней овладел сыном, который, как известно,
сношал в этот момент Доротею; Брессак совокуплялся с дядей, Джон содомировал
Брессака; Марселина орудовала хлыстом, подбадривая участников этой потрясающей
оргии; она стихла только для того, чтобы возобновиться в новых формах и
продолжаться до появления дневной звезды, которой предстояло осветить, наконец
сцену расставания наших героев
[61]
.
Нетрудно представить, что расставание сопровождалось самыми
горячими заверениями скоро встретиться вновь, каждый дал слово и отправился
своей дорогой.
Жернанд провел несколько дней в замке новой супруги, затем
увез ее в свой. Мадам де Вольмир не могла поехать с дочерью: скрученная подагрой
и ревматизмом, она не покидала своего кресла, поэтому Жернанд, завладев
девушкой, скоро изолировал ее так же, как и прежнюю жену. Только вместо
сумасшествия стали поговаривать об эпилепсии, о том, что за молодой графиней
следует строго присматривать, что ей необходим покой; мать несчастной, женщина
небогатая и осыпанная милостями Жернанда, не осмелилась проверить, слухи обрели
силу фактов, и распутник стал спокойно наслаждаться с новой жертвой теми же
удовольствиями, которые свели в могилу предыдущую.
В разгаре этих событий и замыслила Жюстина побег и, конечно,
она осуществила бы его незамедлительно, если бы не надежда, что ей больше
повезет со своей второй хозяйкой, нежели с той, которой ее лишила жестокость
этих чудовищ. Мадемуазель де Вольмир, девятнадцатилетняя девушка, еще более
красивая и нежная, чем прежняя госпожа, настолько покорила Жюстину, что та
решила спасти ее, невзирая на грозящие ей опасности. Прошло около шести месяцев
с тех пор, как коварный Жернанд начал приучать к своим омерзительным прихотям
это кроткое очаровательное существо, приближалось время года, когда следовало
ожидать нашествия всей злодейской шайки, и Жюстина, поколебавшись, открылась
своей несчастной хозяйке: она сделала это с такой прямотой, с таким желанием
разбить ее оковы, что та поверила ей.
Они договорились сообщить матери о жестокости графа.
Мадемуазель де Вольмир не сомневалась в том, что женщина, давшая ей жизнь,
несмотря на недуг, тут же поспешит на помощь к дочери. Но как предупредить ее?
Привыкшая преодолевать преграды, Жюстина на глаз измерила высоту террасы — не
более тридцати футов. Ее глаза не встретили никакой внешней ограды, и она
решила, что окажется на лесной дороге, как только переберется через стену.
Мадемуазель де Вольмир, приехавшая в замок ночью, не могла ни подтвердить, ни
опровергнуть ее предположение, а в отсутствие графа Жюстина, бывшая под
постоянным присмотром старух, не имела возможности произвести разведку
местности. Итак наша храбрая и верная подруга решилась попытать счастья.
Вольмир написала матери достаточно убедительное письмо, чтобы разжалобить ее и
побудить тотчас поспешить на помощь своей несчастной дочери. Жюстина спрятала
его на груди, затем с помощью связанных простыней спустилась к подножию
крепости. Но что с ней стало, великий Боже, когда она обнаружила, что оказалась
в парке, окруженном высокими стенами, которые были прежде не видны из-за
множества густых деревьев; эти стены высотой тридцать футов, толщиной три фута,
были утыканы битым стеклом… Что же предпринять? Вот в таком отчаянном положении
должен был застать ее приближавшийся рассвет. Что о ней подумают, увидев ее в
таком месте, где она могла оказаться единственно с намерением бежать? Разве
удастся ей укрыться от ярости графа? Никакой пощады нечего было ожидать от
этого дикого вепря! Он насытится ее кровью, она не сомневалась в этом: такую
кару он ей обещал… Возвращение было невозможно: Вольмир сразу убрала связанные
простыни; стучаться в двери — значило наверняка выдать себя. Каким-то чудом
наша бедная Жюстина не потеряла голову окончательно и не сдалась на милость
своего отчаяния. Если бы только она заметила хотя бы искорку жалости в душе
хозяина, возможно, надежда бросила бы ее навстречу опасности, но это был тиран,
варвар, монстр, презирающий женщин, который давно искал повод расправиться с
ней, выпустить из нее всю кровь капля за каплей, чтобы посмотреть, сколько
часов она будет умирать от этой пытки — разве можно было рассчитывать на
снисхождение? Не зная, что делать, окруженная со всех сторон опасностями, она
села под деревом, молча отдаваясь на волю Всевышнего. Наконец забрезжило утро,
и первое, что бросилось ей в глаза, был сам граф. Он вышел для того, чтобы
подстеречь мальчишек, которым он молчаливо позволял собирать ветки в своем
парке, а потом с удовольствием заставал их на месте преступления и избивал до
крови. И в этот раз его экспедиция увенчалась успехом: он поймал одного
воришку, порвал несчастному ягодицы и прогнал прочь увесистой палкой, и тут он
увидел Жюстину: ему показалось, что он столкнулся с привидением… Он невольно
отпрянул. Редко храбрость входит в число достоинств злодея. Жюстина поднялась,
дрожа всем телом, и снова упала в ноги злодею.
