В первом акте Мольдан пожелал, чтобы сын совокупился с
Жозефиной, стоявшей на диване в собачьей позе, и его дочь, сношаемая таким
образом, должна была сосать ему член; сам он одной рукой теребил мой фаллос,
другой массировал анус Виктории.
Во втором Сюльпис содомировал свою сестру, я делал то же
самое с Сюльписом, Мольдан сношал свою дочь во влагалище, в то время как
Виктория, вставши перед ним на четвереньки, прижимала к его лицу свой роскошный
зад.
В третьем Мольдан велел мне прочистить влагалище своей
дочери, овладев ею сзади, а Сюльпис на его глазах содомировал Викторию.
В четвертом я совокуплялся с Викторией в обычной позе,
Мольдан ее оодомировал, сын сношал папашу, а Жозефина, взгромоздившись на наши
плечи, подставляла для поцелуев оба предмета: мне — свою вагину, свой зад
Мольдану.
В пятом Мольдан содомировал сына, лобзая ягодицы Виктории, я
перед ним содомировал его дочь.
В шестом мы слились в один клубок: Мольдан содомировал дочь,
я — Мольдана, Сюльпис — меня, Виктория прочищала задний проход Сюльпису,
вооружившись искусственным фаллосом.
Не имея более сил на седьмой акт, мы сосали друг друга:
Мольдана обсасывал сын, я сосал юношу, Жозефина — меня, время от времени я
целовал ее ягодицы, Виктория лизала зад очаровательной дочери Мольдана,
которая, благодаря своей позиции, подставляла свою задницу поцелуям искусного
распорядителя этих сладострастных оргий. И мы извергнулись в седьмой раз. Затем
последовал обильный ужин, и восстановив силы, мы испробовали еще несколько
позиций.
Мольдан собрал нас всех вокруг себя; он содомировал дочь,
сын сношал его, сам он облизывал зад Виктории, я же обсасывал ему мошонку.
Скоро о его поражении возвестили крики боли и сладострастия: он кончил кровью,
и его пришлось унести.
— Друг мой, — сказал он мне , выходя из своей
комнаты, — я оставляю тебя здесь полновластным хозяином, если ты
счастливее меня, и природа даст тебе новые силы, растрать их без остатка с
этими тремя прелестными созданиями, а завтра поведаешь мне о своих
удовольствиях.
Виктория снова возбудила меня: я насытился ею меньше, чем
остальными; я вторгся в ее зад, приняв в свои потроха член Сюльписа и целуя
анус Жозефины. На этом я остановился, потому что был выжат досуха.
Как только семя вновь закипело в моих сосудах, я отказался
от своих прежних планов. Черт побери, подумал я, разве ожидал я встретить
такого выдающегося папашу! С таким человеком я никогда не смогу отомстить за
наслаждение, доставленное мне его детьми. Я хотел погубить их, но вместо того,
чтобы надеть на них тернии, я короновал их миртовым венком. Ну что ж, продолжал
я, попробуем добиться от супруги Мольдана того, что мне не удалось сделать с
его помощью, но нельзя отказываться от роли предателя, которая так приятна для меня.
Мадам де Мольдан в возрасте сорока лет была честной уважаемой женщиной,
исполненной религиозного рвения и всяческих добродетелей, и я открою ей гнусные
утехи ее супруга и детей, попрошу ее держать все в тайне и в то же время
принять соответствующие меры и, конечно, добьюсь своего… Однако среди моих
будущих жертв была одна, которую мне не хотелось губить… Жозефина! Только не
подумайте, что здесь была замешана любовь! Ничего подобного! Это чувство не
способно проникнуть в мое сердце, но Жозефина могла мне пригодиться: я
собираюсь путешествовать, я возьму ее с собой, я ее использую и сделаю
состояние благодаря нашим мошенническим проделкам. Славно придумано, Жером, ах,
как славно! Слава Богу, природа наделила тебя всем необходимым для того, чтобы
ты стал незаурядным негодяем, так что пора оправдывать ее надежды, пора
действовать.
В восторге от таких мыслей, я пришел к мадам де Мольдан и,
попросив ее хранить в самом большом секрете все, что она услышит, сдернул
покрывало и рассказал все.
— Я был вынужден способствовать всем этим ужасам,
мадам, — продолжал я, — так как мне пригрозили самыми суровыми
карами, если я не подчинюсь; ваш супруг воспользовался своим положением, чтобы
выковать для меня кандалы, сама моя жизнь была бы под угрозой, вздумай я пожаловаться
вам. О мадам, умоляю вас положить этому конец: честь, природа, религия и
добродетель делают эту обязанность священной. Вытащите своих детей из пропасти,
в которую готово ввергнуть их распутство их отца, вы должны это сделать перед
миром, перед Богом, перед самой собой, и малейшее промедление будет тяжким
грехом.
Растерянная мадам де Мольдан стала заклинать меня
представить ей доказательства, дать ей возможность увидеть собственными глазами
гнусности, о которых я рассказал, и это было совсем не трудно. Несколько дней
спустя я предложил господину Мольдану провести следующую оргию в комнате детей,
я посадил его супругу перед щелью, которая служила мне, которой пользовался сам
Мольдан, и несчастная женщина смогла сполна убедиться в правдивости моих слов.
Я уклонился от участия, сославшись на мигрень, таким образом в глазах бедной
супруги я остался поборником строгих нравов, а единственными виновниками
оказались, ее муж и гувернантка ее детей.
— Какое чудовищное зрелище, сударь! — сказала она
мне, едва увидев начало. — Как бы я хотела не видеть и не знать этого!
Эти слова, о чем мадам де Мольдан даже не подозревала,
показали мне образ ее мыслей. Я понял окончательно, что это — робкая женщина,
не способная обеспечить успех моим планам, и это открытие заставило меня тотчас
изменить сектор обстрела своих батарей.
— Одну минуту, мадам, — живо прервал я ее, —
позвольте я скажу кое-что вашему супругу: он опасается, что ему могут помешать,
я пойду успокою его на этот счет, тогда он будет чувствовать себя свободно, и
вы увидите, на что он способен. Я вышел.
— Друг мой, — обратился я к Мольдану, уведя его в
соседний кабинет, — нас раскрыли, надо немедленно принять меры. Ваша жена,
очевидно побуждаемая какими-то подозрениями, тайком пробралась в мою комнату,
хотя ключ по-прежнему находится у меня в кармане, она услышала шум, заметила
щель, которую вы хорошо знаете, и когда я вошел, она смотрела на ваши утехи.
«Жером, — сказала она мне, — молчите, или я вас погублю…» Так что
время не терпит, Мольдан, эта женщина чрезвычайно опасна, мы должны опередить
ее.
Я даже не думал, что мой рассказ до такой степени
воспламенит Мольдана. Он был возбужден до предела, когда я помешал ему:
волнение нервных флюидов быстро разжигает пламя в печени, пожар разрастается, и
вот, потрясая вздыбленным членом, взбешенный Мольдан бросается на тонкую
перегородку, пробивает ее и на глазах детей наносит жене около двадцати ударов
кинжалом в сердце.
Но Мольдан, обладавший только гневом злодея, но не его
энергией, испугался того, что совершил, а крики и слезы окружавших его юных
созданий довершили его окончательное смятение, и я подумал, что он сойдет с
ума.
— Уходите, — сказал я ему. — Вы — трус: вас
ужаснул поступок, который принесет вам счастье и спокойствие. Забирайте с собой
своих детей, ничего не говорите слугам, скажите только, что ваша супруга уехала
к подруге и пробудет там несколько дней. Мы с Викторией займемся остальным.
