Тихая беседа за столом текла своим чередом.
После седла барашка подали блюдо с сырами. Запивали все это великолепным,
совершенно потрясающим вином, название которого я не знала, а этикетку не
увидела. Официант держал бутылки, обернув их салфеткой. Разговор перекинулся на
искусство. Сначала обсудили достоинства и недостатки Лувра, потом Британского
музея, добрались до галереи Уффици.
– А ваш любимый художник? –
обратился ко мне Алан.
– Люблю всех импрессионистов, –
призналась я, – а вот Пикассо, Малевич не для меня.
– О, – засмеялся Жан, – тогда
вам надо ходить только по второму этажу. Не зря Натали настаивала, чтобы ваша
комната была именно там, можно не спускаться на первый этаж. Он у нас весь
посвящен современному искусству.
– Да, – восторженно закивала
я, – на втором этаже такие чудные репродукции.
Повисла тишина, потом все опять разом
заговорили – на этот раз о китайском фарфоре эпохи Мин.
Кофе подали в соседней комнате, скорее всего
это была библиотека: стены плотно заставлены томами разных форматов, кожаные и
бумажные корешки, подарочные и карманные издания – все стояли вперемешку.
Неся в руках две маленькие чашечки с кофе,
Наталья подошла ко мне.
– Ну что, нравится? – спросила она.
– Очень, но вот только…
– Что-то не так? – озабоченно
спросила Наташка.
– Да нет, все в порядке. Но не могла бы
ты поселить меня в другую комнату?
– Не нравится? А я так старалась все
сделать для тебя как можно лучше…
– Да все прекрасно, вот только меня
смущают чужие вещи в шкафу. Я кого-то выселила из комнаты?
Наташка захохотала во весь голос:
– Ну, ты даешь! Это все твои вещи.
– Мои?
– Твои, твои. У тебя что, памяти нет?
Помнишь, как мы с тобой под Новый год мечтали? Ты говорила, что хотела бы шкаф,
который можно открыть, не вставая с кровати, и там должны лежать куча нового
белья и нераспечатанные пачки с колготками, и по паре разных туфель к каждому
костюму. Можешь быть уверена, я все сделала точь-в-точь, как ты хотела. Знаешь,
этот чертов шкаф отказались делать три фирмы.
– Прости, – в полном ошеломлении
пробормотала я.
– Да ладно, чего уж там, –
снисходительно бросила Наташка. – Я-то знаю, как съезжает крыша, когда
мечты вдруг воплощаются в жизнь.
Я лишилась дара речи.
– Натали, – позвал Жан.
– Иду, – заулыбалась Наташка, –
да, вот еще что, имей в виду – так, на всякий случай, на стенах у нас нет
репродукций, все только подлинники…
Хорошо, что я не могла увидеть себя в эту
минуту со стороны – отвисшая челюсть не красит. Подлинники! Все эти прекрасные
картины, густо развешанные по стенам, подлинники. Значит, и этот Гальс,
украшающий библиотеку, тоже. А рядом маленький этюд – о нет! Это набросок Да
Винчи.
– Не завидуйте, – раздался голос
позади меня. – Жизнь так изменчива… Вдруг вы станете богаче своей сестры!
– Ну, это маловероятно, – ответила
я, поворачиваясь. – Не думала, что на моем лице написана откровенная
зависть!
Мой бывший сосед по столу расхохотался:
– Я хорошо знаю женщин – вы завидуете
даже новой шляпке. А при виде такой коллекции, да еще у сестры, да еще если вы
бедны…
– Кто вам сказал, что Натали моя
сестра? – перебила я Аллана.
– Она сама. Вы, русские, так цените
родственные связи, так держитесь друг за друга…
Я посмотрела на Аллана и вздохнула. Объяснить
этому самовлюбленному болвану ничего невозможно. Неужели он не понимает, что
русские такие же разные, как и французы, а большое число родственников
одинаково угнетающе действует на людей любой национальности. Интересно другое:
с чего это Наташа выдает меня за свою сестру?
Но вслух я произнесла совсем другое:
– Богатому человеку трудно понять
бедного.
– Боже, да вы философ! – восхищенно
проговорил Аллан. – Но вот в отношении меня вы ошиблись. Я долго, слишком
долго был беден. Затем удачно женился. Мартина была богата. Злые языки
судачили, что наш брак держится на голом расчете. Не спорю, сначала так и было,
но потом я искренне полюбил ее. И сейчас я вдовец, и мне ее не хватает. Она
была некрасива, но умна, и в этом вы чем-то на нее похожи!
Наш разговор прервала Маша.
– Мамочка, мамочка, мне нужно сказать
тебе что-то по секрету, – театрально зашептала она.
– Дитя мое, – сказал Аллан, –
смело говори по-русски. Ничего, кроме слов «Ельцин» и «Горбачев», я не пойму!
– Мамулечка, – затараторила
Маша, – поди скажи Аркадию, он не разрешает взять мне десерт, скажи ему –
это нечестно.
– Ябеда-корябеда, – отреагировал
Аркадий. – Мать, она выдала тебе только часть информации. Я не разрешил ей
в четвертый раз взять взбитые сливки. И не подумай, что я забочусь о ее фигуре,
здесь уже ничего не поделать. Но ведь ее прошибет поносус вульгарис. Будет
стонать и охать.
– О, как приятно видеть столь
трогательную заботу брата о младшей сестре, – произнес тонкий голос.
– Они ухитрялись спорить даже тогда,
когда Машка еще не умела говорить, – вздохнула я и вдруг поняла, что что-то
здесь не так.
– Как вы здорово говорите
по-русски! – заорала, как всегда, во весь голос Маша. – Мамулечка,
она говорит по-русски ну прямо как мы!
– Что же здесь удивительного? –
сказала Жаклин. – Я ведь русская, девичья фамилия моей матери Коновалова. Сейчас
все эмигранты прикидываются князьями, а я признаюсь честно – моя мама была
простой девчонкой из деревни, просто Галька Коновалова.
– А как же вы оказались в Париже? –
заинтересованно спросила Маша.
– Во время войны моя мать попала в
оккупацию, – охотно ответила Жаклин, – а после побоялась вернуться в
Россию. Скиталась сначала без денег, жилья и работы, потом устроилась
судомойкой в один богатый дом. Ну а дальше все пошло, как в сказке. Богатый
хозяин увидел бедную служанку, полюбил ее и взял в жены. Так что я – дитя
любви!
– Вы великолепно владеете русским
языком, – сказала я, – практически без акцента.
– Мать настояла на том, чтобы в доме было
два языка, – пояснила Жаклин. – Она говорит, что, чем больше знаешь,
тем лучше.
