Квартира двести семьдесят пять оказалась в
самом конце коридора. Я позвонила один раз, потом другой, третий – тишина. Дома
явно никого не было. Из-под двери немилосердно дуло, скорей; всего в помещении
открыты форточки. Ну и что делать? Куда все подевались?
Постояв минуту в задумчивости, я вытащила
ключи. Войду внутрь, оставлю на видном месте сумку и напишу записку. Замок был
самой простой конструкции, такой и пальцем открыть можно. Я втиснулась в
узенький темный коридорчик и громко крикнула:
– Есть кто дома?
В ответ – ни звука. Только слышно, как в кухне
капает из крана вода. Нашарив рукой выключатель, я надавила на панель: раздался
тихий щелчок, и свет экономной 40-ваттной лампочки осветил маленькую вешалку.
Крючки пустые, внизу только одна пара сильно поношенных красных тапочек. Сняв
для порядка сапоги и куртку, я пошла бродить по квартире и с первых же минут
поняла, что жила Катюша одна.
Комнат было всего две. Одна побольше, очевидно
гостиная. Диван, два кресла, болгарская “стенка”, простенький отечественный
телевизор. На полках – тьма дамских романов: “Любовь слепа”, “Люби меня вечно”,
“Страстная маркиза”. Да, очевидно, бедняга не имела любовника. Потертый палас и
самые простые занавески довершали сей убогий пейзаж.
Вторая комната поменьше. Тут тоже стоял диван,
большой гардероб, висело несколько полок с учебниками по автоделу.
В кухне, микроскопической, но до невероятности
аккуратной, тосковал на плите слегка оббитый чайник. В шкафчиках – минимум
посуды. Да, ужасная, неприкрытая бедность. На столе лежал конверт. Я поглядела
на обратный адрес: город Пожаров, седьмой отряд, Виноградову Роману Ивановичу,
УУ2167.
Понятно. У бедной Катюши сын отбывал срок на
зоне. Пальцы сами вытащили письмо, глаза побежали по тексту. “Дорогая мамочка.
Передачу получил. Большое спасибо, но не надо так тратиться. В другой раз
вместо шоколадных конфет пришли карамелек, лучше сигарет побольше. А еще
передай кусок мыла, пару носков и несколько футболок. Жду не дождусь, когда ты
приедешь на свидание. Очень волнуюсь о твоем здоровье. Мамулечка, не
расстраивайся, справедливость восторжествует, Виолетта сдохнет, а меня
освободят. Жду писем. Рома”. Я медленно сложила письмо и сунула в карман. Жаль
парнишку. Всего двадцать лет – и уже в тюрьму попал. Интересно, сообщили
пареньку о смерти матери? И что с ним теперь будет? Судя по всему, у Романа
никого, кроме мамы, нет. На письме стояла дата – 3 апреля, а сегодня 16 мая. Не
похоже, что мальчишка настоящий уголовник, о матери беспокоится. Что же это за
Виолетта такая?
Домой я приехала к двум часам. Аркадий как раз
опустил ложку в суп.
– Мать, где шлялась? – спросил он строгим
голосом.
– Тебе надо было становиться не
адвокатом, а прокурором, – парировала я. Кешка захихикал.
– Ну уж нет, прокурору, бедняге, где
заработать, разве что взятки брать. А нам, адвокатам, хватает на хлеб с
котлеткой.
Я вздохнула. Кешка совсем недавно получил
диплом и за спиной имел пока одно, правда успешное, дело. Подзащитный – мелкий,
неудачливый жулик – еле-еле наскреб триста долларов на гонорар “Перри Мейсону”.
Смехотворная сумма, но Аркадий раздулся от гордости, как индюк. Впрочем, лиха
беда начало, не все ведь сразу стали Генри Резниками.
– Кешик, а где можно узнать адрес
колонии?
– В ГУИНе, – пробормотал юрист с набитым
ртом, – Главном управлении исполнения наказаний, на Бронной, возле
“Макдоналдса”, а зачем тебе?
По счастью, в этот момент в столовую влетела
Маня, моя дочь и сестра Аркадия. Хотя называть Аркадия и Маню родственниками –
неверно. Кешка на самом деле приходился сыном моему первому мужу, но при
разводе почему-то остался со мной. Марусю принесло мне четвертое замужество. Мы
с ее отцом Андрюшей Куловым прожили всего ничего – меньше двух лет. Потом он с
новой женой собрался эмигрировать в Америку. У моей заместительницы оказалась
восьмимесячная дочь. “Ну не тащить же младенца с собой, незнамо куда, –
рассуждал Андрюшка. – Дашка, будь человеком, пригляди за девчонкой
месячишко-другой. Как устроимся, заберем”.
С тех пор прошло тринадцать лет. За эти годы
из маленького провинциального городка Юм штата Айова пришло только одно письмо.
Андрей сообщал, что Машина мать умерла, он женился вновь и ребенок ему ни к
чему. В конверте лежало свидетельство о смерти. Целый год я оббивала пороги
разных учреждений, добиваясь разрешения на удочерение. Когда Марусе исполнилось
двенадцать лет, мы с Кешкой рассказали ей правду. Маня фыркнула, дернула
плечиком и заявила:
– Совершенно все равно, из какого живота
я выползла на свет, мамуля.
С тех пор вопрос больше не поднимался никогда.
Не слишком близкие знакомые порой удивляются, до чего не похожи друг на друга
мои дети. Кешка – высокий, худой, с журавлиными ногами. Его каштановые волосы
вьются картинными кудрями, глаза необычного орехового оттенка. В детстве он доводил
нас с Наташкой почти до обморока, отказываясь от любой еды. На какие только
ухищрения мы не пускались: делали мышей из яиц и хлеба, плясали перед ним за
съеденную кашу, надевали старую бабушкину шубу и бегали по кухне на
четвереньках, изображая тигра. Все без толку. Один раз решили оставить его в
покое. Не ест, и ладно – в конце концов проголодается. Через три дня подвели
итог – за все время мальчик уложил в желудок два яблока и калорийную булочку.
Просто кошмар!
Маня – полная противоположность. Толстенькая
блондиночка с огромными голубыми глазами. Ест она, как молодой волчонок, – все
подряд, и побольше, пожалуйста. Никакие доводы в пользу стройной, красивой
фигуры на нее не действуют. На письменном столе громоздятся пустые пакеты
из-под чипсов и банановые шкурки. Больше всего девочка любит лакомиться
чем-нибудь вкусненьким перед сном, в кровати. Наша сверхаккуратная домработница
Ирка только вздыхает, глядя на вымазанные шоколадом наволочки и пододеяльники.
Кешка разговаривает тихим голосом, а Маня всегда кричит. Сын любит лечь около
десяти и встать в восемь, Маруська до двенадцати читает книжки и, если не
разбудить, продрыхнет до часу дня. Полярно разные во всем, они нежно любят друг
друга.
– Мамусечка, – заорала Манюня, – как ты
себя чувствуешь?
– Прекрасно, детка!
– Знаешь что, – возвестила дочь, азартно
работая ложкой, – нам в Ветеринарной академии сказали, что онкология не болит и
не чешется, так что у тебя точно липома, отрежут – и все.
Я содрогнулась. Совершенно не хочу, чтобы от
меня что-нибудь отрезали, даже липому! В столовую легким шагом вошла Ольга,
жена Аркашки. Зайчик, так зовут женщину домашние, сурово взглянула на мужа и
гневно спросила:
– Кто разрешил Ваньке съесть целую
шоколадку?
Аркашка смущенно заерзал на стуле, потом
попробовал подлизаться к супруге:
