Сеня тем временем достал бутылку коньяка и
наполнил фужеры. Выслушав мой отказ, мужик разом опрокинул в себя обе емкости.
Удивительное дело, раньше он столько не пил.
– Тебе Вероника нравилась? – решила
я прощупать почву с другой стороны.
Воробьев внезапно покрылся испариной и
побледнел.
– На что намекаешь?
Я оторопела:
– Да ни на что. Просто интересно, как они
с Максом жили. Неужели довела его до убийства?
Сеня налил еще один фужер коньяка и залпом
опустошил почти сто пятьдесят грамм. Он что, в алкоголика превратился?
– Сеня, а где ты сейчас работаешь?
– Издаю журнал «Скандалы недели», –
ответил мужик, уже с трудом ворочая языком. – Веронику знал плохо, почти
не общались. Она очень Адке не нравилась, а я в отличие от Макса с одной женой
всю жизнь живу, не таскаюсь!
– Ха, – возмутилась я, – мне-то
не ври, не в милиции. То-то сейчас бабу прятал, черненькую такую, с красной
сумкой!
Вполне невинный намек на адюльтер почему-то
привел мужика в состояние крайнего ужаса. Такой остекленелый взгляд бывает у
нашего Снапа, когда он видит ветеринара со шприцем. Воробьев опять схватился за
«Наполеон». Тут зазвонил телефон.
– Да, – просипел собеседник.
По мере того как говоривший сообщал новости,
лицо мужика все больше вытягивалось. Бросив трубку, Сеня кинул на меня
затравленный взгляд:
– Это не любовница, сотрудница заходила
за материалом, сегодня номер сдаем.
Поняв, что мужик почему-то страшно боится, я
решила ковать железо, пока горячо, и, погрозив пьяному шалуну пальцем,
произнесла:
– Ай-яй-яй, как нехорошо фантазировать.
На твое несчастье, я хорошо знакома с уходившей дамой и узнала ее. Хочешь, имя
назову: на «а» заканчивается.
Эффект превзошел все ожидания. Воробьев рухнул
на колени и протянул ко мне толстые руки:
– Дашка, не губи! Все расскажу, покаюсь,
только никому ни слова. Ну хочешь, заплачу? Я теперь богат. Сколько тебе надо –
десять тысяч, двадцать «зеленых»? Только не рассказывай…
И тут защелкал замок, и раздалось приятное
меццо:
– Муся, ты где?
С дачи вернулась Ада. Сенька немедленно
вскочил на ноги, но от выпитого коньяка мужика повело, и он шлепнулся на задницу.
Вошедшая супруга брезгливо оглядела муженька, пустую бутылку и перевела взгляд
выпуклых глаз на меня:
– Что тут происходит?
– Мулечка, – проворковал Сеня,
пытаясь собрать ноги в кучу, – приехала, дорогушенька!
– Я бывшая жена Максима
Полянского, – быстро попыталась я внести ясность, – приехала
поговорить с Семеном.
– Вижу, славно побеседовали, –
процедила сквозь зубы Ада. Глаза ее вспыхнули зловещим огнем, не обещающим мужу
ничего хорошего. – Все выяснили?
– Нет, – нахально заявила я, –
скажите, не помните, какие часы носил Макс?
– Как же, – фыркнула Ада – дорогущий
будильник, весь в камнях, а названия не знаю…
– «Ролекс», – икнул с пола изрядно
осоловевший от выпитого Сеня, – золотой «Ролекс», он еще его уронил,
тарелку разбил.
Ада брезгливо поморщилась и вышла. Я
приблизилась к глупо улыбающемуся «другу» и внятно произнесла:
– Ладно, на сегодня оставлю в покое, но
завтра приду снова, тогда и побеседуем.
Сев в «Вольво», я призадумалась. Интересно,
что так напугало Воробьева? Неужели настолько трясется перед Аделаидой, что
простое упоминание о любовнице довело мужика до полной потери пульса?
Глава 8
В Бутырке я оказалась около двенадцати. Потная
толпа штурмовала окошки. Втащив внутрь довольно объемистую сумку с поклажей, я
облокотилась на один из небольших деревянных столиков и обозрела пейзаж. Нечего
и думать сдать вещевую передачу законным путем. Подожду, когда к концу рабочего
дня схлынет наплыв, и покажу в окошке зеленое «спецразрешение». И тут раздался
невероятный вопль.
– Гады, сволочи, мерзавцы, –
бесновалась растрепанная баба, потрясая кульком, – сыночку посадили, суки,
и еду хорошую не берете! Взяточники сами, воры, ненавижу, менты поганые,
легавки долбаные…
Толпа притихла, окошки разом захлопнулись,
бабища продолжала захлебываться истерикой. Краем глаза я заметила, как
некоторые женщины быстро потащили баулы к выходу…
Вдруг послышались громкий топот, мат, и в
переполненное помещение ворвался наряд ОМОНа. Глядя, как по спинам ни в чем не
повинных людей смачно гуляют дубинки, я похолодела. Дадут такой палкой по
черепушке, и конец: всю оставшуюся жизнь будешь в психушке слюни пускать.
Энергично работая кусками литой резины и сопровождая свои действия пинками и
отборным матом, омоновцы начали вышвыривать родственников на улицу. Сумки с
продуктами они топтали ногами. Утирая кровавые сопли и воя от ужаса, толпа,
состоящая в основном из женщин, бросилась к выходу. В дверях возникло
столпотворение, послышались крики: «Спасите, раздавили!»
Не осознавая, что делаю, я влезла под шаткий
столик и затаилась, авось не заметят. Постепенно вопли удалялись, в конце
концов наступила давящая тишина. Послышался лязг запиравшихся замков. Потом
около столика остановились ноги в камуфляжных брюках. Потянуло дымком дешевой
сигареты. Сжимая в непонятно почему окоченевших руках кожаный ремень сумки, я
льстиво зачирикала из-под столика:
– Сыночек, а сыночек!
Ноги от неожиданности подскочили на месте.
– Твою мать, кто здесь? – произнесла
невидимая голова.
– Сыночек, наклонись!
Перед глазами возникло оторопелое, совсем не
злое лицо простоватого рязанского парня с каплями пота на переносице. Вспотел,
сердешный, гоняясь за женщинами.
– Как сюда попали, гражданочка? –
строго осведомился он. – А ну, вылазь, живо.
– Ой, не могу, сыночка, – пела я, –
залезть залезла, а назад – ну никак. Подними столик, родименький, вынь, сделай
милость!
Милиционер выпрямился и захохотал, потом
крикнул:
– Катька, Вера Алексеевна, глядите!
Около мужских появились две пары женских ног –
одни в парусиновых тапках, другие в китайских босоножках.
– Ох уж эти матеря, – сказала,
наклонившись, пожилая, – воспитают бандитов на свою голову, а потом
мучаются!
