– Потом Ната его бросила, –
продолжал он, – и у нас завязался роман. Игорь ревновал, звонил бывшей
невесте, пугал ее, требовал вернуться к нему, а затем случилось то, что
случилось!
– Но тогда не она должна была его убить,
а он ее! – логично возразила я.
Вовка нахмурился, но промолчал.
– А что Ната говорит? –
полюбопытствовала я.
– Ушла в глухую несознанку, –
ответил майор, – не отрицает, что была знакома с Игорем, подтверждает, что
пришла к нему на свидание, но лишь с одной целью: попросить его оставить ее в
покое, навсегда.
– Зачем тогда стреляла?
– Она говорит, что толкнула парня и ушла,
кипя от злости, в метро. Спустилась на перрон и села на скамейку. Хотела
привести нервы в порядок, а тут налетели менты, подбежала дежурная. Ната клянется,
что не стреляла и в глаза не видела револьвера!
– Очень глупо! Я собственными глазами
наблюдала, как она несется к зданию метро, сжимая огнестрельное оружие. Кстати,
на площади было полно свидетелей.
– И тем не менее она плачет и твердит:
«Не я!» – мрачно завершил рассказ Костин.
Вечером мы вместе с Кирюшей смотрели видик.
Мальчик решил развеселить меня и, сбегав в прокат, приволок глупейшую комедию,
герои которой швыряли друг другу в лицо тарелки с едой и попадали ногами в
унитаз. Пару дней назад я бы уже согнулась от хохота, но сегодня лишь натянуто
улыбалась, чтобы не обидеть Кирюшку. В голове крутились мысли, не имеющие
никакого отношения к действию, разворачивающемуся на экране. Бедный Вовка! Надо
же так вляпаться! И что делать с Юрием, который никак не выходит из запоя? И
как поступить с Магдаленой, если Клава задержится в больнице надолго?
– Ну и дура! – воскликнул Кирюшка.
– Кто? – машинально спросила я.
– Эта Софи, – ткнул мальчик пальцем
в экран, – за ней гонятся, а она на каблучищах шкандыбает! Ежу понятно,
чтобы убежать, нужно надеть кроссовки, ну, на худой конец, ботинки без
каблуков. Разве на таких ходулях скроешься?
Я включила зрение и увидела на экране
маленькую, хрупкую фигурку, которая, покачиваясь, бежала по улице. Внезапно
перед глазами возникла совсем иная картина. Вот Ната, рассердившись на Игоря,
топает ножкой, обутой в джинсовый сапог. Подошва у него почти плоская,
помнится, я еще позавидовала: ну где Вовкина жена ухитрилась раздобыть такие
удобные и модные сапожки?
Так, что было потом? Толпа, сошедшая с
автобуса, двинулась к метро и закрыла мне на пару минут обзор. Затем раздался
выстрел. Я не видела, как Ната стреляет в Игоря, просто услышала резкий звук
«крак». А дальше? Народ шарахнулся, и перед взглядом появилась бегущая Ната,
она слегка покачивалась… Мне еще тогда показалось что-то странным, и теперь я
понимаю что. Я в тот момент вновь глянула на ее обувь. Так вот, Ната бежала
неловко, покачиваясь, оттого что на ногах у нее были джинсовые сапожки на
высокой, десятисантиметровой, шпильке.
Я вскочила с дивана.
– Ты куда? – удивился
Кирюшка. – За чаем? Тогда остановлю пленку.
Но мне было не до дурацкой комедии. Отлично
помню, что Ната топала ногой, обутой в высокий ботиночек без каблука. Каким
образом у бегущей к метро женщины оказались сапожки на шпильке? Напрашивался
только один ответ: в сторону подземки торопилась не Ната. А кто? Вновь перед
глазами возникла фигурка в красной куртке, с дурацки причесанной головой:
кудряшки, на которых висит заколка в виде бабочки.
В полном ажиотаже я влетела на кухню и, сама
не знаю почему, дернула ящик, в котором у нас хранятся столовые приборы. Вилки,
ложки, ножи веером разлетелись по чисто вымытому линолеуму. Кирюшка вбежал в
кухню.
– Лампудель! Ты упала?
Я присела и стала молча собирать рассыпанное.
Руки тряслись от напряжения. Девушка в красной куртке, спешившая к зданию
«Новокузнецкой», убийца, сжимавшая пистолет, была не Ната. Просто они очень
похожи. Внезапно вилки выпали из моих рук и снова оказались на полу. Кто-то
решил подставить Вовкину жену и специально обстряпал дело таким образом, что…
– Это тебя! – Кирюша сунул мне в
руку телефонную трубку. – Какая-то дура!
– Неприлично так говорить о
взрослых. – Я машинально проявила педагогическое занудство и тут же
рассердилась на себя.
Получается, что детей можно обзывать дураками.
– Идиотка! – не успокаивался
Кирюша. – Прикинь, она спрашивает, когда похороны Лизки.
На секунду я оторопела, потом спросила:
– Кого?
– Лизаветы.
– Какой?
– Нашей!!!
Я схватила трубку и моментально услышала
рыдающий голос Алены Мамонтовой.
– Господи, горе какое, горе какое! Лампа,
вы держитесь. Хочешь приеду?
– Зачем? – я решила внести ясность.
– Ну помочь, поминки, посуда, блинов
напечь, сковородки помыть, – зачастила Алена, – когда хороним?
– Кого?
– Лизоньку.
– Какую?
Алена на секунду замолчала, потом голосом,
полным сочувствия, продолжила:
– Понимаю, тебе плохо, но…
– Если имеешь в виду нашу
Лизавету, – перебила я глупую Мамонтову, – то девочка
живехонька-здоровехонька, позавчера уехала на дачу к своей подружке на неделю,
час тому назад я с ней разговаривала по телефону.
– Да? – растерянно протянула
Алена. – Ну и ну…
– С чего тебе в голову пришло, что
Лизавета скончалась? – обозлилась я.
– Э… а… у, – стала издавать нечленораздельные
звуки Алена.
Я швырнула трубку на диван и с чувством
произнесла:
– Дура! Недаром от нее два мужа сбежали.
– Идиотка! – подхватил
Кирюшка. – Вот уж придумала так придумала.
– Балда! – я никак не могла прийти в
себя.
– Балбеска стоеросовая, – охотно
согласился Кирюшка.
Во мне внезапно вновь проснулся педагог.
– Нехорошо так говорить, некрасиво!
Кирик склонил голову набок.
– Ну согласись, она кретинка!
Пару секунд во мне боролись Макаренко и
возмущенный обыватель. Наконец второй одержал верх.
– Кретинка! Жуткая! Тупее не бывает!
Кирюшка захихикал.
