Глава 2
Семейное дело
Только не думайте, что я бедняжка, у которой
было трудное детство и которая поэтому-то так и кончила. На самом деле все
наоборот. У меня прекрасное происхождение и выросла я в атмосфере взаимной
семейной любви.
Родилась я в Индонезии, а затем получила
полное европейское образование. Мои родители и я, мы втроем говорили на
двенадцати языках, а я лично – на семи, причем совершенно свободно.
Моя мама, очень импозантная блондинка
франко-германского происхождения, была решительна и серьезна, что не мешало ей
быть очень милой и преданной семье. Она была второй женой моего отца. Его
первая жена была русской балериной, из белых эмигрантов. Сразу же после развода
она уехала, забрав с собой единственную дочь. Несмотря на разницу характеров и
личностей, брак моих родителей оказался весьма удачным. Правда, иногда мой
отец, случалось, засматривался на какую-нибудь красивую девицу, но, без всякого
сомнения, глубоко любил маму.
Я всегда обожала отца. Он был человеком, каких
сейчас уже нет: настоящим интеллектуалом, жизнелюбом, прекрасным рассказчиком,
влюбленным в искусство, и, наконец, личностью очень щедрой. Его карьера врача
сложилась удачно: у него была большая больница на одном из островов голландской
части Индонезии. Позже я узнала, что у нас было еще два дома, похожих на
дворцы. В обоих домах работало много прислуги.
Когда японцы захватили острова, мы все
потеряли, а моих родителей и их новорожденного ребенка, то есть меня, отправили
в концлагерь.
Все три года оккупации мой отец много страдал.
Его «преступление» заключалось не столько в том, что он являлся голландцем,
сколько в том, что он был еще и евреем. Немногие знают, что в юго-восточной
Азии японцы были такими же антисемитами, как немцы в Европе.
В лагере, где нас держали, над входом
по-японски было написано: «Евреи».
Мучили и мою мать. Вся ее вина была в том, что
она вышла замуж за еврея. Однажды в страшную жару ее заперли на пять дней в
барак, наполненный трупами. Это за то, что она, доведенная до истерики,
потребовала добавить к рациону немного риса и воды для меня, а я в это время
болела дизентерией.
Моего отца часто подвешивали за руки на
дерево, чтобы ноги не доставали до земли, и оставляли так на тропическом
солнце. Если его не убили, то только потому, что им нужны были его знания. Его
разлучили с семьей и отправили в другой лагерь, где назначили врачом. Он один
должен был лечить больше тысячи женщин и детей. Это тоже была своего рода
пытка, особенно для человека, который не мог выносить страдания других людей.
Потом он рассказывал нам, что едва не сошел с
ума от постоянного беспокойства за свою жену и дочь. По злой иронии судьбы он
снова увидел меня лишь через два года после разлуки.
В это время нас с мамой уже освободили, и мы жили
рядом с Сурабайей вместе с несколькими друзьями из русских белоэмигрантов.
Однажды я упала с дерева и сильно порезала себе ногу. Мамы не было дома, и
испуганная служанка поспешила доставить меня к доктору, который работал в
концлагере.
Он быстро прооперировал мою ногу, – до сих пор
на этом месте заметен шрам, – и меня отвели домой. Только тогда ему кто-то
сказал, что он только что лечил собственную дочь.
– Этот белокурый ангелочек с зелеными глазами
– моя дочь? Даже не верится. Когда я ее видел в последний раз, у нее были
темные волосы и голубые глаза!
Лишь к концу войны наша семья собралась
вместе. Правда, правительство конфисковало у нас все, чем мы владели, и нам
пришлось вернуться в Амстердам и начать все сначала. Отцу перевалило уже за
сорок, но он был человеком отважным, сильным духом и очень любил работу.
Правительство Голландии оказало нам помощь, и отец быстро обзавелся
великолепной клиентурой.
Вскоре его популярность возросла настолько,
что к нему стали ездить лечиться со всех концов Европы. Правда, его финансовое
положение так и не достигло довоенного уровня. Впрочем, по-моему, последнее
обстоятельство его не так уж волновало, просто он не был рожден для бизнеса.
Всю свою жизнь отец посвятил медицине, больные интересовали его куда больше
денег и даже семьи. Иногда он откладывал отпуск, если кто-то из его больных
особенно нуждался в наблюдении. К великому огорчению моей матери, в любое время
суток отец мог быть вызван к своим пациентам. Бывало, по совести говоря, эти
больные оказывались красивыми молодыми девицами, страдавшими, как правило, не
столько от мнимых хворей, сколько от серьезного увлечения моим отцом.
Одну из таких «больных» мы с мамой прозвали
«девица-горчица». Ей было двадцать четыре года, работала она на горчичной
фабрике.
Сначала отец лечил ее от астмы, но мама вскоре
поняла, что она страдает скорее от сексуальной гиперактивности. Увлечение моего
отца «девицей-горчицей» стало для мамы совершенно ясным, когда она узнала, что
среди отцовских расходов значится и покупка норковой шубки. Непростительная
оплошность! С этого момента, лишь только «девица-горчица» приходила к отцу, а
это было всегда вечером, после работы, мама обязательно находила повод, чтобы
неожиданно войти в кабинет отца, примыкавший к нашему дому.
Однажды вечером мы с мамой убирали со стола на
кухне, а в это время отец принимал «девицу-горчицу». Вдруг мама спокойно
сказала:
– Пойду отнесу папе чашечку кофе.
Она налила кофе в большую фарфоровую чашку,
которую так любил отец, и направилась в его кабинет. Вдруг раздался такой шум и
грохот, что мне показалось, будто река Зюйдер прорвала плотины: крик, вой,
хлопанье дверей, звон разбиваемой посуды. Оказывается, мама вошла в кабинет
отца без стука и увидела, как «девица-горчица», в чем мать родила, распахнув
накинутую на плечи норковую шубку, страстно и увлеченно берет у отца минет.
Мама схватила ее за волосы и вышвырнула из
дома на снег в одной норковой шубке на голое тело, запретив впредь появляться у
нас.
Отец пытался спрятаться в доме, а мама хватала
все, что попадалось под руку (попался ей и наш самый красивый сервиз), и
швыряла в мужа. Я забралась на лестницу и уже хотела вмешаться, чтобы
предотвратить кровопролитие, но мама в конце концов просто выставила отца из
дома и пригрозила ему разводом.
Я уже говорила, что мой отец был человеком
очень храбрым. Он перенес все страдания войны без единой слезинки, но в эту
ночь плакал, не стесняясь. Отец очень любил маму и хорошо понимал, сколько горя
он ей принес из-за этого ничего не значившего для него приключения.
