Отсюда еще раз вытекает, что женственность и сводничество –
два совершенно тождественных понятия. На этом положении должно было бы,
собственно, закончится чисто имманентное исследование предмета.
Но моя задача идет еще дальше. Мне кажется, что я уже успел
наметить связь между женщиной, как чем-то положительным, как сводницей, и
женщиной, как чем-то отрицательным, совершенно лишенной высшей жизни, жизни
монады. Женщина является воплощением одной идеи, которая именно в силу этого
обстоятельства никогда не может дойти до ее сознания: эта идея есть прямая
противоположность идеи души. Сосредоточены ли у нее мысли, как у матери, на
брачном ложе, или она, подобно проститутке, предпочитает вакханалию, стремится
ли она основать вдвоем семью или она жаждет массовых поглощений венериной горы
– во вcex этих случаях дело идет об идее общения, той идее, которая путем
смешения совершенно уничтожает границы индивидуумов.
Здесь одно способствует другому: эмиссаром полового акта
может бить существо, лишенное индивидуальности, границ. Не без основания ход
доказательства раскинулся до тех пределов, каких он не достигал ни в одном
исследовании этого же явления, ни в какой-либо другой характерологической
работе. Тема очень благодарная именно потому, что здесь раскрывается связь
между всякой высшей жизнью с одной, и всякой низшей жизнью с другой стороны.
Здесь всякая психология и философия найдут лучший пробный камень, на котором
каждая из них могла бы себя испытать. Вот почему проблема мужчины и женщины
остается одной из наиболее интересных глав всякой характерологии. Теперь также
ясно станет, почему я ее именно выбрал объектом столь обширного и пространного
исследования.
В этом именно пункте, на котором остановилось наше
исследование, нам, без сомнения, уже открыто предложат вопрос, который до сих
пор едва лишь зарождался в уме читателя: неужели это исследование признает
женщину человеком? Не следует ли ее, по мнению автора, отнести к животному или
растительному царству? Ведь согласно его воззрению, она обладает одним только
чувственным существованием и лишена высшей жизни не в меньшей мере, чем
животные. Она так же мало причастна к вечной жизни, как и все прочие организмы,
для которых личное бессмертие не оставляет ни потребности, ни возможности. Всем
им в одинаковой степени чужда метафизическая реальность, они не имеют бытия –
ни женщина, ни животное, ни растение, все они одни только явления, но не вещь в
себе. Согласно нашему взгляду, проникшему в глубочайшую сущность человека,
последний является зерцалом вселенной. Он – микрокосм. Женщина же абсолютно
негениальна, она не живет в глубокой связи со всебытием.
Я приведу прекрасное место из «Маленького Эйольфа» Ибсена,
где жена говорит мужу:
Рита: В конце концов мы же только люди.
Альмерс: Но мы сродни немного также небу и морю, Рита.
Рита: Ты – пожалуй, я нет.
Здесь совершенно ясно выражен взгляд поэта, которого так
мало мы поняли, а потому и выдали за певца женщины. Этот взгляд говорит что
женщина совершенно лишена отношения к идее бесконечности к божеству, так как у
нее нет души. По индийскому воззрению, к Брахме стремятся только через Атмана.
Женщина не микрокосм, она не создана по образу Божию. Человек ли она? Может
быть, животное? Растение? Эти вопросы покажутся очень смешными анатому, который
a priori признает ложной основную точку зрения подобных проблем. Для него
женщина является homo sapiens, отличный от всех других видов живых существ. В
пределах человеческого рода женщина, по его мнению, так же соподчинена мужчине,
как всякая самка соподчинена самцу соответственного вида и рода. И философ не
вправе сказать: какое мне дело до анатомов! У него, пожалуй, мало надежды найти
разрешение волнующих его вопросов с этой именно стороны, но он говорит об
антропологических вещах, и если он достиг истины, то она должна дать
объяснение, она должна быть с успехом применена и к морфологическому факту.
В самом деле! В состоянии своей бессознательности женщины,
несомненно, стоят ближе к природе, чем мужчины. Цветы их сестры, и то, что они
значительно ближе стоят к животным, чем мужчины, ясно видно из их большей
склонности к содомии (мифы о Парсифале и Леде, отношение их к комнатной собачке
содержит в себе гораздо больше чувственности, чем это обыкновенно себе
представляют). Но женщины —люди. Даже Ж, которую мы рисуем себе без всяких
следов умопостигаемого «я», все же является неизменным дополнением к М. Если
тот факт. что особая половая и эротическая дополняемость к мужчине
сосредоточена в лице женщины и не представляет собою нравственного явления,
которым прожужжали уши защитники брака, то он, во всяком случае, обладает
чрезвычайной важностью для проблемы женщины. Далее, животные только
индивидуумы, женщины – лица (если и не личности), они все-таки обладают внешней
формой суждения, хотя и лишены внутренней. Если им отказано в способности речи,
то все же следует за ними признать способность говорить. Правда, у них
отсутствует единство самосознания, но у них ведь есть некоторая память. У них
есть соответствующие суррогаты решительно всего, чем ни обладал бы мужчина.
Эти-то именно суррогаты способствуют смешению понятий, которое господствует в
умах поклонников женственности. Возникает своего рода амфисексуальность
понятий, из которых многие (тщеславие– стыд-любовь, фантазия, страх,
чувствительность и т. д.) имеют два значения. мужское и женское.
Здесь мы, таким образом, затронули вопрос о последней
сущности противоположности полов. Сюда не входит вопрос о той роли, которую
играют в животном и растительном царстве мужской и женский принципы. Здесь речь
идет только о человеке. Наше исследование еще в самых зачатках своих ясно
подчеркивало тот факт, что эти принципы мужественности и женственности следует
принять не как метафизические идеи, а как теоретические понятия. Дальнейший ход
нашего исследования показал, какие глубокие различия существуют между мужчиной
и женщиной, различия, которые по крайней мере у людей выходят далеко за пределы
одной только физиологически-сексуальной природы их. Таким образом, взгляд,
согласно которому фактический дуализм полов есть выражение установленного
природой распределения различных функций среди различных существ,
распределения, понимаемого в смысле разделения физиологического труда. Это
взгляд, который, по моему мнению, получил особенно широкое распространение
благодаря Мильн
– Эдварсу, совершенно неприемлем с нашей точки зрения.
Не стоит терять слов о его поверхностности, доходящей иногда прямо до смешного.
Еще меньше следует говорить об его интеллектуальной ограниченности. Дарвинизм
особенно сильно способствовал популяризации этого взгляда. Было уже чуть не
всеобще распространенным воззрением, что сексуально-дифференцированные
организмы ведут свое происхождение от низшей стадии половой нераздельности.
Произошло это будто путем победы, которую одержало существо, освобожденное от
бремени этой функции, над другими более примитивными, обремененными работой,
бесполыми или двуполыми видами. Но что такое именно «происхождение пола», как
результат «преимуществ разделения труда», «облегчения в борьбе за
существование», представляет собою совершенно необыкновенное явление – это
доказал с неопровержимой аргументацией задолго до появления могильных червей у
праха Дарвина, Густав Теодор Фехнер.
