Я повторяю: истерички симулируют не сознательно. Только под
влиянием внушения они могут вполне сознать, что все происшедшее являлось одной
только симуляцией, и в этом заключается весь смысл их «признания» в притворстве.
В общем они глубоко верят в свою искренность и нравственность. Страдания,
которые причиняют им нестерпимые муки, не являются плодом их воображения.
Напротив, тот факт, что они их действительно чувствуют и что симптомы эти
исчезают только с появлением брейеровской «katharsis», которая путем гипноза
постепенно приводит их к познанию истинных причин болезни, этот факт служит
доказательством органического характера их лживости.
Даже обвинения, которые склонны возводить на себя истерички,
в корне своем представляют собою то же притворство. Если какие-нибудь
незначительные проступки вызывают в нас то же чувство вины, что и крупные
преступления, то следует признать подобное чувство недостаточно развитым. Если
бы у истерических сам о истязателей была определенная мера нравственности в
себе и вне себя, то они были бы тогда немного разборчивее в обвинениях,
возводимых на себя, они тогда отличали бы простое упущение от серьезного
проступка в том смысле, что чувство виновности в том и другом случае обладало
бы неодинаковой интенсивностью.
Решающим показателем бессознательной лживости их самоупреков
является манера всех истеричек рассказывать другим, как они дурны, сколько
грехов они совершили, и к тому же еще спрашивают, не являются ли они совершенно
погибшими существами. Кого действительно мучат угрызения совести, тот не будет
так говорить. Это глубокое заблуждение, в которое впали особенно Брейер и
Фрейд, говоря, что только истерички являются высоко нравственными людьми. Дело
в том, что именно они гораздо полнее других восприняли в себе нравственность,
которая первоначально была им совершенно чужда. Они рабски подчиняются этому
кодексу, не подвергая его самостоятельному испытанию, не взвешивая в дальнейшем
никаких частностей. Это очень легко может создать впечатление строго
нравственного ригоризма, однако это крайне безнравственно, так как представляет
собою высшую степень гетерономии. Истеричные женщины ближе всего соответствуют
бытовым целям социальной этики, для которой ложь едва ли является проступком,
коль скоро она приносит пользу обществу и служит интересам развития рода.
Последователь подобной гетерономной этики более всего похож именно на
истеричку. Истеричная женщина является пробирной палаткой этики социальной и
этики повседневной жизни: как со стороны генетической, так как нравственные
предписания усвоены ею извне, так и со стороны практической, ибо она всегда
будет вызывать представление о себе, как об альтруистке. Ведь долг по отношению
к другим для нее не есть частный случай тех обязанностей, которые она несет по
отношению к себе самой.
Чем сильнее истерички верят в свою приверженность к истине,
тем глубже сидит в них ложь. Их полная неспособность к собственной истине, к
истине относительно самих себя (истерички никогда не задумываются над собою и
хотят только, чтобы другой думал о них, хотят его заинтересовать), видна уже из
того, что истерички являются лучшими медиумами при всевозможных гипнозах. Кто
дает себя загипнотизировать, тот делает самый безнравственный из всех
поступков, какие себе можно только представить. Он отдает себя в полнейшее
рабство: он отказывается от своей воли, своего сознания. Другой, совершенно
посторонний человек, приобретает над ним неограниченную власть, благодаря
которой он в состоянии вызвать в гипнотизируемом объекте то сознание, какое ему
заблагорассудится. Таким образом гипноз дает нам доказательство того, насколько
возможность истины зависит от хотения, но непременно собственного, истины.
Человек, которому внушили что-нибудь в гипнотическом состоянии, исполняет это
уже при бодрствующем сознании, но тут же на вопрос о причинах такого действия,
он подыскивает какой-нибудь мотив для обоснования своих поступков. Не только
перед другими, но и перед собою он оправдывает свой образ действий различными
беспочвенными доводами, схваченными на лету. Тут мы имеем, так сказать,
экспериментальное подтверждение кантовской этики. Если бы загипнотизированный
был лишен одних только воспоминаний, то его непременно испугал бы один тот
факт, что он знает, что совершает нечто. Но он без особенного затруднения
придумывает какой-нибудь мотив, который, конечно, не имеет ничего общего с
истинной причиной его поступков. Он отказался от собственного хотения, а потому
и потерял способность к истине.
Все женщины поддаются действию гипноза и хотят этого. Легче
же всего гипнотизировать истеричек. Даже память об определенных явлениях их
собственной жизни, можно вытравить, уничтожить одним только внушением, что бы
они ничего больше не знали об этом.
То, что Брейер называет «абреагированием» психических
конфликтов у загипнотизированного больного, дает неопровержимое доказательство
того, что чувство виновности было у него не собственное. Кто хоть один раз
серьезно чувствовал себя виновным, тот не может так легко, как истерички,
освободиться от этого чувства под влиянием доводов чужого человека.
Но это мнимое самомнение истеричек испаряется в тот момент,
когда истинная природа, сексуальное влечение, грозит вырваться из Призрачных
оков своих. В пароксизме истерии женщина настойчиво уверяет себя в том, во что
она сама уже верит не так сильно, как раньше: «этого я совершенно не хочу,
этого кто-то хочет от меня чужой, посторонний человек, я же сама совершенно не
хочу этого». Всякое побуждение других людей она ставит в связь с этим
требованием, которое, как ей кажется, люди предъявляют к ней. На самом же деле
это требование непосредственно вытекает из ее собственной природы и вполне
соответствует глубочайшим желаниям ее вот почему самая незначительная мелочь
может разбудить во время припадка истеричку. Здесь речь идет о последнем живом
отрицании настоящей природы женщины, с неимоверной силой освобождающейся от
всех пут. «Attiudes passionnelles» истерических женщин есть не что иное, как
демонстративное отвержение полового акта, отвержение тем более громогласное и
настойчивое, чем менее искреннее и более опасное. По этой причине женщины так
легко переходят из истерического припадка в сомнамбулизм (согласно Жене). В
этом случае, они подчинены наиболее сильной чужой воле. С этой точки зрения
легко понять тот факт, что острая форма истерии играет важную роль во
всевозможных сексуальных переживаниях, предшествующих периоду половой зрелости.
Легко оказать моральное воздействие на ребенка, так как при таких
обстоятельствах сопротивление со стороны едва пробуждающихся половых вожделений
очень не велико, а потому его можно преодолеть без особенного труда. Но
истинная природа, оттесненная на задний план, но не побежденная, вызывает снова
к жизни старое переживание, которое получило уже тогда положительную оценку, не
обладая достаточной силой запечатлеть и сохранить его в бодрствующем сознании.
Теперь это переживание выступает во всей своей соблазнительности. Теперь уже
трудно удалить эту истинную потребность из сферы бодрствущего сознания, а
потому и наступает кризис. Тот же факт, что истерический припадок проявляется в
самых разнообразных формах и что он способен беспрерывно облекаться во все
новые и новые симптоматические образы, объясняется тем, что первопричина
страданий не познана, что индивидуум не соглашается с наличностью полового влечения
в этом явлении, что оно, по его мнению, исходит не от него самого, а от
другого, его второго «я».
