Таким образом, в любви мужчины, которая обладает неизменной
чертой стыдливости, лежит мерило всего того, что в женщине находят прекрасным и
отвратительным. Положение несколько иначе, чем в логике, где истинное является
мерилом человеческого мышления, а его творец – ценность истины. И в этике дело
обстоит иначе: добро есть критерий всего должного, ценность добра заявляет
притязание направлять человеческую волю к добру. Здесь же, в эстетике, любовь
впервые создает красоту. Тут нет никакого внутреннего нормативного принуждения
любить именно то, что красиво, и обратно: красивое не заявляет притязания
непременно расположить в свою пользу человеческие сердца. (А потому и не
существует сверхиндивидуального, единственно «правильного вкуса»). Всякая
красота уже сама по себе есть проекция, эманация потребности в любви, поэтому
красоту женщины нельзя отличать от любви мужчины в качестве предмета, на
который эта любовь простирается: красота женщины есть то же самое, что и любовь
мужчины, это один и тот же, а не два различных факта. Как безобразие есть
выражение ненависти, так и красота – выражение любви. Тот же факт выражается в
том, что как красота, так и любовь ничего общего с половым влечением не имеют,
что они одинаково чужды чувственной страсти. Красота есть нечто недосягаемое,
неприкосновенное, что не Допускает никакого смешения с чем-либо другим.
Наблюдая на далеком расстоянии, мы видим ее как бы вблизи, и при каждом
приближении она все удаляется от нас. Женщина, которая находилась уже в
обладании мужчины, не может рассчитывать на преклонение перед ее красотой.
Это дает нам ответ и на вопрос: в чем заключается непорочность,
нравственность женщины?
В качестве исходной точки мы возьмем несколько фактов,
которые сопровождают начало всякой любви. Как уже было показано, чистота тела
является в общем признаком нравственности и правдивости мужчины. По крайней
мере, нечистоплотные люди едва ли обладают особенной душевной чистотой. И вот
можно заметить, что люди, которые в общем мало заботятся о чистоте своего тела,
в моменты исключительного нравственного подъема начинают усерднее и чаще
мыться. И люди, в общем далеко нечистоплотные, в период своей любви вдруг
ощущают в себе потребность в физической чистоте. Эти короткие периоды, пожалуй,
единственные во всей их жизни, когда тело у них чисто, когда у них под рубашкой
нет ни одного пятнышка. Перейдем к области духовных переживаний и там мы
заметим, что у многих людей начало любви связано с порывами самоосуждения,
самообвинения, самобичевания. Совершается нравственный перелом: возлюбленная
излучает нас каким-то внутренним светом, даже когда мы с ней ни разу не
говорили, когда мы ее только видели как-то вдали несколько раз. Нельзя
признать, чтобы основания этого переворота скрывались где-нибудь в существе
возлюбленной.
Слишком часто мы видим в ней просто девчонку, или она глупа,
как корова, или распутная кокетка, и она уже во всяком случае лишена тех
небесных неземных качеств, которыми наделяет ее любящий мужчина. Неужели
допустимо, чтобы подобная конкретная личность являлась предметом любви мужчины?
Не правильнее ли будет предположить, что она является исходным пунктом более
возвышенного душевного движения?
Во всякой любви мужчина любит только себя. Но он любит себя
не как субъективное существо, опутанное всякими слабостями и низостями,
тяжеловесностью и мелочностью своей натуры. Он любит то, чем он хотел бы, чем
он должен бы быть. Он любит свое интимнейшее, глубочайшее, умопостигаемое
существо, свободное от гнета необходимости, от груд земного праха. В своих
временно пространственных проявлениях это существо смешано с грязью чувственной
ограниченности, оно не является чистым первозданным изображением своим. Как бы
ни углубился человек в созерцание своего существа, он чувствует в себе тьму и
грязь. Он не находит той белой незапятнанной чистоты, которую он так мучительно
ищет в себе. И нет у нет более сильного, горячего, искреннего желания, чем
желание оставаться всецело тем, что он есть. Но эту цель, к которой он так
жадно стремится, он не находит в основах собственного существа, а потому
переносится своей мыслью в окружающую среду для того, чтобы тем скорее
достигнуть ее. Он проектирует свой идеал абсолютно ценного существа, которого
не в состоянии выявить в себе самом, на другое человеческое существо, в этом и
только в этом кроется значение того, что он любит это существо. Но к этому акту
способен только тот человек, который в чем-нибудь провинился и чувствует за
собою вину: поэтому ребенок еще не в состоянии любить. Любовь изображает
высшую, недосягаемую цель всякой страсти в таком виде, будто она уже где-то
претворилась в действительность. а не витает в образе абстрактной идеи. Она сосредоточивает
эту цель в ее чистейшем и непорочнейшем виде на ближнем, выражая этим тот факт,
что идеал любящего еще очень далек от осуществления. Вот почему любовь снова
вызывает порыв к духовному очищению, будит в нас стремление к какой-то цели,
которая насквозь проникнута высшим духовным содержанием, а потому не терпит
телесного единения с возлюбленной в сфере пространственной близости. Вот почему
любовь является высшим и могучим выражением воли к ценности. В ней, как ни в
чем другом, раскрывается истинная сущность человека, неустойчивая между духом и
телом, между чувственностью и нравственностью, свойственная как миру
божественному, так и миру животному. Человек только тогда является во всех
отношениях самим собой, когда он любит'. Этим объясняется, что многие люди,
только когда они влюблены, начинают отличать собственное «я» от чужого «ты»,
которые, как было показано, являются не только грамматическими, но этическими
соотносительными понятиями. Отсюда и важная роль, которую во всяком любовном
отношении играют имена влюбленных. Отсюда становится понятным и тот факт,
почему многие люди только в любви приходят к познанию собственного
существования и до того времени никак не могут проникнуться мыслью о том, что
они обладают душою. Вот отчего любящий ни за какую цену не позволит себе
осквернить возлюбленную своею близостью, а будет смотреть на нее издали для
того, чтобы убедиться в действительности ее, т. е. своего существования. Таким
образом непреклонный эмпирист благодаря любви превращается в мечтательного мистика,
примером чему может служить отец позитивизма Огюст Конт, который перетерпел
роковой переворот своего мышления после того, как познакомился с Клотильдой де
Во. Не только для художника, но вообще для человека, психологически существует
одно: amo, ergo sum.
Итак, любовь является феноменом проекции, подобно ненависти,
но не феноменом равенства, как дружба. Основной предпосылкой последней является
равноценность обоих индивидуумов. Любовь же всегда есть установление
неравенства, неравноценности. Любить значит приписать какому-нибудь человеку
или сделать его носителем всех тех ценностей, которыми хотел бы обладать сам
любящий. Чувственным отражением этого высшего совершенства является красота. И
для нас неудивительно, что человек любящий способен сильно удивляться, даже
ужасаться, когда узнает, что какая-нибудь красивая женщина совершенно лишена
всяких основ нравственности. Всю вину этой низости, по его мнению, следует
приписать исключительно природе, которая вселила «столько порочности» в «столь
красивое тело». Для него непонятно что он находит женщину красивой только
потому, что ее еще любит, в противном случае, его не трогало бы полнейшее
несоответствие внешности с ее внутренним духовным содержанием. Уличная
проститутка не может нам казаться красивой потому, что она заведомо неспособна
служить для нас проекцией ценности. Самое большее, что она в состоянии сделать,
это удовлетворить вкус человека, весьма низко стоящего в моральном отношении.
Она может быть возлюбленной человека безнравственного, сутенера. В этом пункте
раскрывается перед нами отношение, прямо противоположное моральному, ибо
женщина совершенно индифферентна ко всему этическому, она только аморальна.
Безнравственный преступник, которого все ненавидят, или черт, который вызывает
отвращение во всех людях, оба они ни в коем случае не могут служить основой
акта перенесения ценности. Женщина нам дает эту основу. Так как она существо
безразличное, она не творит добра, но и не грешит, и в ней ничто решительно не
противится желанию человека сосредоточить свой идеал на ее личности. Красота
женщины является лишь олицетворением нравственности, – но нравственность
эта принадлежит мужчине, который перенес ее на женщину в высшем ее напряжении и
завершении.
