Тупому глазу, который как бы из намеренного цинизма
продолжает настаивать на тождестве этих двух явлений, мы порекомендуем обратить
внимание на следующее: половое притяжение прогрессирует соответственно усилению
телесной близости. Любовь проявляется с особенной силой в отсутствии любимого
существа. Ей нужна разлука, известная дистанция для того, чтобы сохранить свою
жизненность и силу. Чего нельзя достигнуть никакими путешествиями по отдаленным
странам, чего не в состоянии изгладить из нашей памяти никакое время-все что
дает нам одно нечаянное, самое случайное телесное прикосновение к любимому
существу: оно вызывает страсть и тут же убивает любовь. И для человека богато
одаренном, дифференцированного, девушка, к которой он питает страсть, обладает
совершенно другими качествами, чем та которую он только любит, но к которой не
питает чувственного влечения. Он различает их по внешнему облику, по походке,
по всему складу характера: это два совершенно различных существа.
Итак, «платоническая» любовь существует, несмотря на
протесты профессоров психиатрии. Я скажу больше: существует только
платоническая любовь. Все прочее, что обозначают именем любовь, есть просто
свинство. Есть только одна любовь: любовь к Беатриче, преклонение перед
Мадонной. Для полового акта есть только вавилонская блудница.
Если наша мысль верна, то следует дополнить кантовский
перечень трансцендентальных идей. Чистая, возвышенная, бесстрастная любовь
Платона и Бруно должна бы быть также названа трансцендентальной идеей, значение
которой, как идеи, ничуть не умалялось бы благодаря полнейшему отсутствию ее в
сфере опыта.
Такова проблема «Тангейзера». С одной стороны – Тангейзер, с
другой – Вольфрам, здесь – Венера, там – Мария. Тот факт, что возлюбленные,
воистину и навеки нашедшие себя, Тристан и Изольда, скорее идут на смерть, чем
на брачное ложе, является абсолютным доказательством того, что в человеке
существует нечто высшее, метафизическое, проявившееся хотя бы в мученичестве
Джордано Бруно.
Кто же является предметом этой любви? Неужели изображенная
нами женщина, которая лишена всех качеств, способных сообщить человеческому
существу известную ценность? Неужели та женщина, которой чужда воля к своей
собственной ценности? Вряд ли, предметом такой любви является божественно
красивая, ангельски чистая женщина. Весь вопрос заключается в том, каким
образом женщина приобретает эту красоту, эту девственность.
Очень много спорили о том, можно ли женский пол считать
наиболее красивым. Многие даже восставали против одного определения его словом
«прекрасный». Здесь уместно будет спросить, кто и в какой степени находит
женщину красивой.
Известно, что женщина не тогда прекрасна, когда она
совершенно обнажена. Правда, в произведениях искусства, в виде статуи или
картины, голая женщина может быть прекрасной, однако никто не найдет прекрасной
живую голую женщину уже на том основании, что половое влечение уничтожает
всякую возможность бесстрастного наблюдения, этого единственного условия и
основной предпосылки всякого истинно-го искания красоты. Но и помимо этого,
голая живая женщина производит впечатление чего-то незаконченного, стремящегося
к чему-то вне себя, что ни в коем случае не вяжется с идеей красоты. Женщина в
целом менее прекрасна, чем в отдельных частях своих. Как целое, она вызывает в
нас такое чувство, будто она чего-то ищет, а потому возбуждает в зрителе скорее
чувство неудовольствия, чем удовольствия. Наиболее ярко выступает этот момент
внутренней бесцельности, ищущей своей цели во вне, в женщине, стоящей прямо.
Лежачее положение, естественно, смягчает несколько это впечатление.
Художественное изображение женщины отлично поняло эту особенность. Оно рисует
голую женщину и в вертикальном положении, и в виде человека, несущегося в
воздухе но никогда не одну, а всегда в связи с какой-нибудь обстановкой, от
которой она пытается прикрыть свою наготу рукой.
Но и в отдельных своих частях женщина не так прекрасна, даже
когда она самым совершенным и безукоризненным образом воплощает в себе
типические телесные черты своего пола. Теоретически в этом вопросе на первом
плане стоят женские половые органы. Если справедливо мнение, что всякая любовь
мужчины к женщине есть лишь пронзившее мозг влечение к детумесценции. Если,
далее, приемлемо положение Шопенгауэра: «только мужчина, интеллект которого
окутан туманом полового влечения, может найти красоту в низкорослом,
узкоплечем, широкобедренном и коротконогом поле: в этом влечении единственно и
кроется его красота», если, повторяем все это верно, то следовало бы ожидать,
что именно половые органы женщины являются предметом особенного восхищения для
мужчины, что он находит их прекраснее всего. В последнее время появилось несколько
отвратительных крикунов, которые назойливо рекламируют красоту половых органов
женщины. Правда, уже одной этой рекламой они в достаточной степени доказывают,
что необходим упорный труд и настойчивая агитация для того, чтобы убедить людей
в правильности их взгляда и в искренности их собственных речей. Но, оставив в
стороне этих субъектов, мы со всей решительностью утверждаем, что ни один
мужчина не находит женские половые органы красивыми. Он скорее видит в них
нечто отвратительное. Даже наиболее низкие натуры среди мужчин, в которых эта
часть тела вызывает неудержимую половую страсть, находят в них скорее нечто
приятное, чем красивое. Таким образом, красота женщины ни в коем случае не
является простым действием половом влечения, она представляет из себя нечто
диаметрально противоположное ему. Мужчины, которые всецело находятся под гнетом
своего полового влечения, ничуть не понимают женской красоты. Доказательством
этому служит тот факт, что подобные мужчины совершенно неразборчивы. Их
возбуждает первая встречная женщина с самыми неопределенными формами тела.
Оснований всех приведенных явлений, отвратительности женских
половых органов и отсутствия общей красоты живого голого женском тела, следует
искать в том, что все это в сильной степени оскорбляет чувство стыда мужчины.
Каноническое плоскоумие наших дней видит в чувстве стыдливости результат того,
что люди одеваются, и всякий протест против женской наготы оно рассматривает,
как склонность к чему-то противоестественному, к разврату. Но человек, который
всецело погряз в разврате, не восстает против наготы, так как она не возбуждает
уже, как таковая, его внимания. Он только жаждет обладания, он не в состоянии
больше любить. Истинная любовь так же стыдлива, как и истинное сострадание.
Есть одно только бесстыдство: объяснение в любви, искренность которой стала
будто бы непреложным фактом для человека именно в тот момент, когда он его
произносит. Подобное бесстыдство есть объективный максимум бесстыдства, который
вообще только мыслим. Это совершенно то же, как если бы кто-нибудь сказал
женщине:
«Я вас страстно хочу». Первое является идеей бесстыдного
поступка, второе – бесстыдной речи. Ни то, ни другое не осуществляется в
действительности, ибо всякая истина стыдлива. Нет ни одного объяснения в любви,
которое не заключило бы в себе какой-нибудь лжи. Но насколько глупы женщины,
можно видеть из того, что они так охотно и легко верят всяким любовным
признаниям.
