В самом деле: всеобще распространенный взгляд, которого я
раньше сам придерживался, взгляд, что женщина – однобрачна, а мужчина –
многобрачен, следует считать крайне ложным. Как раз наоборот. Нас не должен
вводить в заблуждение тот факт, что женщины иногда подолгу выжидают и, где это
представляется возможным, выбирают того мужчину, который может сообщить им
высшую ценность – мужчину благороднейшего, известнейшего, «первого среди всех».
Этой потребностью женщина отличается от животного, которое вообще не стремится
приобрести какую-либо ценность ни перед самим собою, ни через себя (как
мужчина), ни перед другими, ни посредством других (как женщина). Но только
дураки могут с восхищением говорить об этом явлении, которое убедительнейше
говорит нам о том, насколько женщины лишены самоценности. Эта потребность
несомненно жаждет удовлетворения, но в ней мы никак не видем нравственной идеи
моногамии. Мужчина в состоянии всюду раздавать свою ценность, он может
перенести ее на женщину, он может и хочет ее подарить. Но он никак не может,
подобно женщине, приобрести свою ценность в качестве подарка от другого
человека. Женщина поэтому старается приобрести для себя возможно больше
ценности, останавливая свой выбор именно на том человеке, который в состоянии
ей дать наивысшую ценность. У мужчины же в основе брака лежат совершенно другие
мотивы. Первоначально он является для него завершением идеальной любви,
исполнением его заветных желаний, хотя бы очень уместно было бы и спросить,
действительно ли это так. Далее, он насквозь проникнут исключительно мужской
идеей верности (которая предполагает беспрерывность, умопостигаемое «я»). Очень
часто приходится слышать, что женщина добросовестнее соблюдает верность, чем
мужчина, что для мужчины верность является бременем, которое он сам, несомненно
по свободной воле и в полном знании, взвалил на себя. Он может иногда
отказаться от этого самостеснения, но он вечно будет чувствовать в этом
поступке вину свою. Когда он нарушает супружескую верность, он при этом лишает
слова свою умопостигаемую сущность. Для женщины же измена является интересной,
пикантной игрой, в которой принимает участие не идея нравственности, а мотив
безопасности и доброго имени. Нет ни одной женщины, которая в мыслях никогда не
изменяла бы своему мужу и которая вместе с тем ставила бы себе это в упрек. Ибо
женщина вступает в брак, полная трепетного, бессознательного желания, и
нарушает его, так как она лишена вневременного «я», полная таких же ожиданий и
так же бессмысленно, как и заключила его. Мотив верности заключенному договору
—принадлежность одного только мужчины. Связующая сила раз данного слова – вещь,
недоступная пониманию женщин. Все факты, которые обыкновенно приводят в
доказательство верности женщины, мало говорят против высказанного взгляда.
Такая верность является или результатом интенсивной половой связи (Пенелопа),
или она представляет собой женскую покорность, покорность собаки, бегущей по
пятам, покорность, соединенную с цепкой привязанностью, которую можно сравнить
с физической близостью, характеризующей женское сострадание (Кэтхен фон
Гейльброн).
Мужчина создал моногамию. Своим источником она имеет идею
мужской индивидуальности, которая в потоке времени остается неизменной, именно
поэтому она для своего полного завершения вечно требует одной и той же
сущности. В этом смысле установление моногамии кроет в себе какую-то высшую
идею. И для нас становится вполне понятным, почему она включена в число таинств
католической церкви. Я предупреждаю: своими словами я не хочу наметить своего
отношения к вопросу «брак или свободная любовь». На почве различных уклонений
от строжайшего закона нравственности, а такие уклонения свойственны всякому
эмпирическому браку, уже невозможно найти вполне удовлетворительное решение
выдвинутой проблемой: вместе с браком явилось на свет и его нарушение.
А все-таки только мужчина мог создать брак. Нет ни одного
правового института, который был бы создан руками женщин. Все право принадлежит
мужчине, женщине – только различные обычаи (поэтому совершенно ошибочен взгляд,
по которому законы развиваются из обычаев или наоборот. Оба – совершенно
различные вещи). Только мужчина чувствует потребность и обладает достаточной
силой для того, чтобы ввести порядок в запутаннейшие половые отношения. Это
является выражением его общего стремления к порядку, правилу, закону. И кажется,
что у многих народов на самом деле было некогда время, когда женщина могла
пользоваться большим влиянием на устои социальной жизни, но тогда не было
ничего похожего на брак: эпоха патриархата есть эпоха многомужества.
Различное отношение матери и проститутки к ребенку дает
повод к дальнейшим весьма ценным выводам. Женщина, в которой преобладают черты
проститутки, и в сыне своем прежде всего видит мужчину, и ее отношение к нему
всегда носит половой характер. Так как нет женщины, которая всецело была бы
матерью, то едва уловимый оттенок полового влияния сына на свою мать можно
заметить повсюду. Поэтому-то я и считаю отношение к дочери самым надежным
масштабом материнской любви. Не подлежит сомнению, что каждый сын стоит в
известных половых отношениях к своей матери, хотя бы эти отношения были
тщательно скрыты от взоров как сына, так и матери. Эти отношения ярко
сказываются в том факте, что для многих мужчин мать является главным объектом
их половых фантазий во время сна («Сон Эдипа»). У некоторых это проявляется в
раннем периоде их половой зрелости, а у других и позже, но как в том, так и в
другом случае, подобные фантастические картины совершенно вытесняются из
воображения сына в бодрствующем сознании. Что и в действительных отношениях
истинной матери к своему ребенку заключается глубокий половой элемент, в этом
можно убедиться на том бесспорном факте, что кормление ребенка грудью
доставляет матери чувство мучительного наслаждения. Это так же несомненно, как
и тот анатомический факт, что под сосками женских грудей находится эректильная
ткань, раздражением которой, как доказано физиологами, можно вызвать сокращение
маточной мускулатуры. Как пассивность, которая обусловлена фактом сосания
ребенком молока, так и тесное физическое прикосновение во время кормления,
представляет поразительную аналогию с ролью женщины в акте оплодотворения. Этим
объясняется прекращение месячных регул во время кормления и нам до некоторой
степени становится понятным неясная, но очень глубокая ревность мужчины даже к
грудному ребенку. Но кормление ребенка – исключительно материнское занятие. Чем
женщина сильнее приближается к типу проститутки, тем меньше у нее будет желания
самой кормить ребенка, тем меньше она в состоянии будет это сделать. Поэтому
нельзя отрицать того, что в отношении матери к ребенку уже заключено нечто
родственное отношению между женщиной и мужчиной.
Материнство такая же всеобщая черта, как и сексуальность, и
та, и другая проявляются у различных существ с неодинаковой силой, Женщина,
которая является воплощением материнства, должна раскрывать эту черту не только
в отношениях к своему кровному ребенку, но прежде всего в отношениях ко всем
людям без исключения. Правда, впоследствии интерес к собственному ребенку до
того поглощает все остальное, что такая женщина в случае конфликта поступает
крайне слепо, несправедливо, иногда даже безжалостно по отношению к другим.
Интереснее всего здесь отметить отношение девушки-матери к своему
возлюбленному. Женщина-мать, еще будучи девушкой, проявляет чисто материнские
чувства к мужчине, которого она любит, и даже к тому мужчине, которой
впоследствии должен стать отцом ее ребенка. Он уже сам в известном смысле ее
ребенок. В этой именно черте, одинаково свойственной как матери, так и любящей
женщине, проявляется глубочайшая сущность этого типа женщин: она именно и есть
тот корень, вечно живой, сросшийся с почвой, вечно распускающийся, от которого
единичный мужчина отделяется, как индивидуум, и перед которым он чувствует всю
свою мимолетность. Это именно та мысль, которая заставляет каждого мужчину с
большей или меньшей сознательностью видеть в женщине-матери, даже в
девушке-матери, какую-то идею вечности и которая возводит беременную женщину в
степень какой-то возвышенной идеи (Золя). Колоссальная самоуверенность рода, но
ничего больше, кроется в молчании этих существ, перед которым мужчина чувствует
себя моментами очень ничтожной величиной. В подобные минуты мир и спокойствие
сходят в его душу, высшая и глубочайшая тоска умолкает в нем и он готов себя
уверить, что женщина сообщила ему самую глубокую тайну связи человека с миром.
Тогда он сам превращается в ребенка любимой им женщины (Зигфрид у Брунгильды в
третьем акте), в ребенка, на которого мать смотрит с радостной улыбкой, для
которого она бесконечно много знает, за которым умеет ухаживать, которого умеет
укрощать и держать под уздой. Но это продолжается один миг. Зигфрид решительно
сбрасывает гнет мыслей, навеянных Брунгильдой. Ибо сущность мужчины заключается
в том, что он свергает с себя эту власть и возносит себя над ней. А потому роль
отца менее всего способна удовлетворить глубочайшую потребность его духа,
потому мысль раствориться и исчезнуть в бесконечности рода является для него
ужасной. Наиболее пессимистическое из всех произведений мировой литературы:
«Мир как воля и представление» в самой потрясающей главе своей:»Смерть и ее
отношение к неразрушимости нашей сущности в себе» объявляет эту бесконечность
воли рода единственно мыслимым бессмертием.
