Идея истины лежит в основе всего того, что только может быть
названо суждением. Суждение есть форма всякого познания, а мышление есть не что
иное, как процесс составления суждений. Закон достаточной основания является
нормой суждения в том же самом смысле, в каком законы тождества и противоречия
конститутивны для понятия нормы сущности. Было уже сказано, что женщина не
признает закона достаточного основания.
Всякое мышление есть сведение разнообразного к известному
единству. Закон достаточного основания ставит правильность всякого суждения в
зависимость от логической основы познания. В нем заложена идея функции единства
нашего мышления по отношению к многообразию и вопреки ему, в то время, как три
прочие логические аксиомы являются выражением бытия единства, без отношения ко
всему многообразию явлений. Поэтому оба эти принципа, единство и
множественность, нельзя свести к одному. В их двойственности скорее следует
видеть формально-логическое выражение мирового дуализма, существование
множественности рядом с единством. Во всяком случае Лейбниц был совершенно
прав, различая эти два принципа. Всякая теория, которая отказывает женщине в
логическом мышлении, должна не только доказать полное пренебрежение с ее
стороны к закону противоречия (и тождества), который находит свое приложение в
процессе выяснения понятия, но она должна кроме того показать, что и закон достаточного
основания, которому всецело подчинено суждение, остается ей совершенно чуждым и
непонятным. Указанием на это служит интеллектуальная бессовестность женщин.
Теоретическая мысль, случайно возникшая в мозгу женщины, остается без
дальнейшей разработки. Женщина не дает себе труда развить эту мысль, применить
ее к различным жизненным отношениям, привести ее в связь с другими мыслями,
словом, женщина не останавливается на этой мысли. Поэтому, менее всего возможно
существование женщины-философа. Ей не достает выдержки, резкости и
настойчивости мышления. Она лишена и мотивов к нему. Совершенно не может быть
речи о женщинах, которых мучают неразрешимые проблемы. Предпочтительнее молчать
о таких женщинах, так как их положение поистине безнадежно. Мужчина, занятый
всецело проблемами, хочет познать, женщина же, носящаяся с проблемами, хочет
только быть познанной.
Психологическим доказательством того, что функция суждения
есть показатель мужественности, служит тот факт, что женщина воспринимает
суждение, как нечто мужественное, а потому притягивающее ее, как третичный
половой признак. Женщина всегда требует от мужчины определенных взглядов, чтобы
иметь возможность их заимствовать. Мужчина с неустойчивыми взглядами (какова бы
ни была эта неустойчивость) совершенно чужд ее пониманию. Она страстно жаждет,
чтобы мужчина рассуждал. Рассуждения мужчины для нее признак мужественности.
Женщина обладает способностью творить, но лишена способности рассуждать.
Особенно опасна женщина, когда она нема, так как мужчина слишком часто склонен
принимать немоту за молчание. Таким образом мы доказали, что Ж лишена не только
логических норм, но также тех функций, которые регулируются этими нормами иными
словами, она лишена деятельности в сфере понятий и суждений' Но функция понятия
по своему существу заключается в том, что субъект стоит лицом к лицу со своим
объектом, функция же суждения является отражением первоначального родства и
глубочайшего единства сущности объекта и субъекта. Отсюда мы не в первый раз
приходим к выводу: у женщины нет субъекта.
К доказательству алогичности абсолютной женщины
непосредственно примыкает доказательство аморальности в некоторых ее
проявлениях. Мы уже видели, насколько глубоко внедрилась ложь в природу
женщины. Этот факт является результатом отсутствия у нее всякого отношения к
идее истины, как и вообще ко всевозможным ценностям. Но нам придется еще
вернуться к этой теме, а пока сосредоточим наше внимание на некоторых других
моментах. При этом рекомендуется соблюдать особенную осторожность и проявить
известную степень проницательности. Дело в том, что существует столько
подражаний на этичность, столько фальшивых подделок под мораль, что многие уже
ставят женскую нравственность выше мужской. Я уже указал, что необходимо точно
различать антиморальное поведение от аморального, и я повторяю, что в
применении к женщине речь может идти только об аморальном поведении, которое
никакого отношения к морали не имеет, которое даже не является особым
направлением или течением в области морали. Общеизвестен факт, неоднократно
подтвержденный данными криминальной статистики и повседневной жизни, что
женщины совершают несравненно меньше преступлений, чем мужчины. На этот факт
неизменно ссылаются усердные апологеты чистоты женских нравов.
Но при решении вопроса о нравственности женщин существенным
является не то, согрешил ли человек объективно против какой-нибудь идеи.
Гораздо важнее определить, есть ли в человеке определенное, субъективное
начало, которое стоит в известных отношениях к поруганной идее, и знал ли
человек в момент преступления, какую ценность он приносит в жертву в лице
упомянутого начала. Правда, преступник рождается уже с преступными задатками.
Тем не менее он сам чувствует, вопреки всевозможным теориям о «moral insanity»,
что своим преступлением он утратил свою человеческую ценность и право на
человеческое существование. Это объясняется тем, что преступники – народ по
преимуществу малодушный. Нет среди них ни одного, который был бы горд сознанием
совершенного им злодеяния, который нашел бы в себе столько мужества, чтобы
оправдать свое преступление.
Преступник – мужчина уже с самого рождения своего стоит в
таких же отношениях к идее ценности, как и всякий другой мужчина, и торый лишен
преступных инстинктов. Женщина, напротив, не чувству никакой вины за собой,
даже когда совершит самое гнусное преступление. В то время, как преступник
молчаливо выслушивает все пункты обвинения, женщина может искренне удивляться и
возмущаться, ей кажется странным, что подвергают сомнению ее право поступать
так или иначе. Никогда не подвергая себя суду своей совести, женщины всегда
убеждены в своем «праве». И преступник, правда, тоже мало прислушивается к
своему внутреннему голосу, но он никогда и не настаивает на своем праве. Он
старается по возможности дальше уйти от мысли о праве, так как эта мысль может
только напомнить ему о совершенном им преступлении. Это ясно доказывает, что он
имел раньше определенное отношение к идее, но теперь не хочет вызвать в своей
памяти факт измены своему бывшему, лучшему «я». Ни один преступник еще не думал
серьезно о том, что люди учиняют над ним несправедливость, подвергая его
наказанию, женщина, напротив, убеждена в том, что ее обвинитель руководствуется
только злым умыслом. Никто не в состоянии будет ей доказать, что она совершила
преступление, если сама не захочет этого понять. Когда начинают ее увещевать,
то весьма часто бывает, что она бросается в слезы, просит прощения и кается,
что «узрела всю свою вину», она серьезно убеждена, что чувствует всю тяжесть
ее. Все это возможно только при известном желании с ее стороны: сами эти слезы
доставляют ей томительное наслаждение. Преступник запирается, его нельзя сразу
переубедить, но мнимое упорство женщины при известном умении со стороны
обвинителя легко превращается в такое же мнимое сознание виновности. Страдания
в одиночестве под тяжестью преступления, тихие слезы, отчаяние от позора,
запятнавшего ее на всю жизнь все это вещи совершенно неизвестные женщине.
Кажущееся исключение из этого правила – именно флагеллантка, кающаяся, бичующая
свое тело. впоследствии нас еще убедит в том, что женщина чувствует себя
виновной только в компании с другими.
