Я говорю, что кругообразный предмет обладает кривизной. Это
суждение оправдывается моим понятием о круге, которое содержит в себе кривизну,
как характерный признак. Понимать под понятием самую сущность, само по себе
«существо'„ будет неправильно: «существо“ в данном случае обозначает или
исключение всего психологического, или представляет собою метафизическую вещь.
Понятие и определение понятия – две вещи совершенно разные. Представлять себе
их, как нечто однозначащее, запрещает природа определения, которое имеет дело
не с объемом, а с содержанием понятия. Иными словами, определение дает только
смысл понятия, а не сферу компетенции нормы, составляющей сущность понятия.
Понятие, как норма, как норма сущности, само сущностью быть не может. Норма
должна являться чем-то другим, но так как она не может быть сущностью, то она должна
быть выражением некоторого факта – бытия, ибо tertium non datur, причем этот
факт раскрывает не бытие объектов, а существование известной функции.
Во всяком идейном споре между людьми нормой сущности
является не что иное, как положение А = А или А = | =не А. Это бывает в тех
случаях, когда люди для разрешения спора прибегают к содействию дефиниции,
определения. Сущность понятия, постоянство и однозначность, сообщается
последнему только суждением А = А и ничем другим. При этом роли логических
аксиом распределяются следующим образом: prmcipium identitatis поддерживает
продолжительную неизменность и замкнутость понятия, в то время как principium
conlradictionis проводит резкую границу между этим и всеми прочими понятиями.
Этим впервые доказано, что сущность понятия выражается при помощи приведенных
двyx логических аксиом, и не представляет собою ничего другого, как именно эти
аксиомы. Положение А = А (или А = | = не А) и только оно дает возможность
возникновения каждого понятия. Оно является нервом своеобразной природы
понятия.
Если я произношу само по себе положение А = А, то это не
значит, что какое-нибудь специальное или даже всякое А, взято из
действительного опыта и действительного мышления, равно самому себе. Суждение
тождества совершенно независимо от того, существует ли действительно
какое-нибудь А. Этим я, конечно, не хочу сказать, что это положение может быть
мыслимо кем-либо несуществующим. Это обозначает собою только следующее:
положение тождества мыслимо совершенно независимо от того, существует ли
что-нибудь или кто-нибудь, или нет. Оно далее обозначает: если есть
какое-нибудь А (все равно, существует ли какое-либо А или нет), то уже во
всяком случае правильно будет утверждать, что А=А. Этим самым бесповоротно
дается определенная позиция, какое-то бытие, а именно А =А, хотя вопрос о самом
существовании А весьма проблематичен. Положение А = А утверждает таким образом
и что нечто существует, но это существование именно и является нормою сущности.
Мы не согласны с Миллем, который говорит, что это положение взято из
эмпирического мира, что оно взято из небольшого или даже допустим, из большого
числа переживаний. Дело в том что оно совершенно независимо от опыта. Его
истинность непреложна по отношению к тому, фигурировало ли где-нибудь в опыте
это А или нет. Никто не пробовал отрицать это положение, да и это
представляется совершенно невозможным, так как отрицание чего-либо
определенного всегда предполагает существование этого положения. Так как оно
выражает собою бытие, не ставя себя в зависимость от самого факта существования
объектов и ничего не высказывая об их бытии, то оно может выражать только
бытие, отличное от бытия всех действительных и возможных объектов, иными
словами, оно может выражать собою бытие того, что по самому понятию своему
никогда не может стать объектом'. Таким образом, своей очевидностью оно
раскрывает существование субъекта. К тому же это бытие, выраженное в принципе
тождества, лежит ни в первом, ни во втором А. Оно лежит в самом знаке равенства
А= А. Итак, это положение совершенно идентично положению: я есмь.
Психологически эта сложная дедукция легко упрощается, но без
нее обойтись все же нельзя. Положение А=А выражает собою неизменность понятия
А, ту неизменность, которая отличает А от всех прочих явлений нашего опыта.
Следовательно, необходимо иметь нечто неизменное, к которому подобное суждение
было бы применимо. Этим нечто может быть только субъект. Будь я сам вовлечен в
круг изменений, я никак не мог бы признать, что А осталось равным себе. Если бы
Я беспрерывно изменялся и таким образом терял свое тождество с самим собою,
т.е., если бы мое Я превратилось в определенную функцию изменений то я никогда
не в состоянии был бы противопоставить себя этому изменению и познать его. Для
этого мне не хватало бы абсолютной системы координат, относительно которых
только и можем мы определить тождество и фиксировать его как таковое.
Существование субъекта невозможно ни из чего вывести, это
совершенно справедливо утверждает «Критика рациональной психологии» Канта. Но
можно показать, где это существование строго и недвусмысленно выражено и в
логике. Не следует это умопостигаемое бытие представлять себе в виде какой-то
логической мыслимости, как это делает Кант, мыслимости, достоверность которой
приобретается лишь впоследствии при помощи морального закона. Фихте был вполне
прав, утверждая, что идея реального нашего «я» находится в скрытой форме и в
логике, поскольку «я» совпадает с умопостигаемым бытием.
Логические аксиомы суть принципы всякой истины. Они
основывают бытие и направляют наше сознание. Логика – это закон, которому
следует всегда повиноваться, и человек только тогда является самим собою, когда
он вполне логичен. Больше того, он – ничто, пока он не является воплощением
логики. В познании он находит самого себя.
Всякое заблуждение вызывает ощущение вины. Из этого следует,
что человек не должен заблуждаться. Он должен найти истину, а потому он может
ее найти. Обязанность познания имеет своим следствием его возможность, свободу
мышления и надежду на победу познания. В нормативности логики лежит
доказательство того, что человеческое мышление свободно и что оно в состоянии
достигнуть своей цели.
Относительно этики я выскажусь короче. Дело в том, что это
исследование всецело покоится на Кантонской моральной психологии. В известной
аналогии с ней, как видно было из предыдущего, проведены были последние
логические дедукции и постулаты. Глубочайшая, умопостигаемая сущность человека
не подлежит закону причинности и свободно выбирает между добром и злом. Она
проявляется в сознании виновности, в раскаянии. Но никто до сих пор еще не в
состоянии был иначе объяснить эти факты. Никого также нельзя было убедить, что
тот или иной поступок он обязательно должен был совершить. В долженствовании и
здесь лежит залог возможности. Человек отлично может понимать все причинные
факторы, все мотивы, побудившие его к какому-нибудь низкому поступку, тем не
менее он будет утверждать, а в данном случае особенно настойчиво, что его
умопостигаемое «я» совершенно свободно, что оно могло поступить иначе, а потому
вся вина за этот поступок падает на упомянутое «я».
Правдивость, чистота, верность, искренность по отношению к
самому себе – это единственно мыслимая этика. Существуют обязанности лишь по
отношению к себе, обязанности эмпирического «я» к умопостигаемому. Эти обязанности
выступают в форме двух императивов, которые способны нанести самое позорное
поражение всякому психологизму: в форме логической и моральной законности.
Нормативные дисциплины, психический факт наличности внутреннего голоса, который
требует значительно больше того, что содержит в себе буржуазная нравственность
– это именно то, чего никакой эмпиризм не в состоянии удовлетворительно
объяснить. Его противоположность лежит в критически-трансцендентальной, но не в
метафизически-трансцендентальной методе, так как всякая метафизика является
только гипостазированной психологией, в то время как трансцендентальная
философия есть логика оценок. Всякий эмпиризм, скептицизм, позитивизм,
релятивизм. психологизм и всякие другие имманентные методы исследования
инстинктивно чувствуют, что логика и этика являются для них камнем
преткновения. Этим объясняются вечно новые и неизменно безнадежные попытки
эмпирического и психологического обоснования этих дисциплин. Об одном только
забыли: испытать и доказать эксперименталь-ность principium contradictionis.
