Этим объясняется «одуряющее» действие музыки на композиторов
и исполнителей, о котором мы так часто слышим (особенно когда речь идет о
чистой инструментальной музыке). Ведь обоняние приносит нам гораздо больше
пользы в смысле познания чувственного мира, чем содержание музыкального
произведения. Эта абсолютная независимость музыки от внешнего мира, который мы
видим, ощущаем, обоняем, делает последнюю совершенно неподходящей для того,
чтобы служить средством выражения существа женщины. Эта особенность
музыкального искусства доказывает, что композитор должен обладать наиболее
развитой фантазией. Этим также объясняется и тот факт, что человек, творящий
мелодии (весьма возможно, что они навязываются ему против его воли), вызывает в
нас больше удивления, чем поэт или скульптор. Очевидно, «женская фантазия»
сильно отличается от мужской, если ни одна женщина не приобрела в музыке такого
значения, как, например, Анжелика Кауфман приобрела в живописи.
Где дело идет о мощной формировке материала, там женщина
лишена всякой творческой деятельности. Ни в музыке, ни в архитектуре, пластике
и философии – нигде в этих областях женщина не умела себя проявить. В тех
областях, где робкие, мягкие переходы чувства играют известную роль, как,
например, в живописи и поэзии, расплывчатой псевдомистике и теософии – там они
искали поля деятельности – и нашли. Отсутствие творчества в вышеприведенных
областях искусства находится в тесной связи с недифференцированностью
психической жизни женщины. Под этим мы понимаем, например, в музыке, наибольшую
тонкость и расчлененность ощущений. Нет ничего более определенного
характеристического, индивидуального, чем мелодия, ничего, что сильнее ощущало
бы на себе действие нивелировки. Поэтому песнь вспоминается легче, чем
разговор, ария легче, чем речитатив, потому-то так трудно изучить разговорное
пение вагнеровских опер. Мы остановимся несколько дольше на этой области, так
как здесь менее возможны возражения со стороны феминистов и феминисток. Женщина
только в очень недавнее время получила доступ к этой области, а потому рано
требовать от нее чего-либо существенного. Певицы и исполнительницы виртуозы
были всегда, даже в классической древности. А все-таки…
Занятие женщин живописью, довольно распространенное в
прежние времена, за последние 200 лет получило особенно широкое развитие.
Известно всем, сколько девиц учатся живописи и рисованию, не питая к этому
особенном влечения. Таким образом и в этой области нет безжалостного изгнания
женщины. Она имеет полнейшую внешнюю возможность себя проявить. Если же,
несмотря на это, существует очень мало женщин – живописцев, которые занимали бы
выдающееся положение в истории этого искусства, то факт этот объясним только с
точки зрения внутренних причин. Женская живопись и гравирование может иметь для
женщин значение элегантного, изящного рукоделья. При этом они, кажется, лучше
усваивают чувственный, телесный элемент красок, чем духовную, формальную
сторону линий. В этом, без сомнения, кроется причина того, что только отдельные
художницы, но не рисовальщицы, пользуются некоторым значением. Способность
придать хаосу определенную форму – это способность мужчины, которому дана
всеобъемлющая апперцепция и всеобъемлющая память – эти существенные черты
мужского гения.
Я очень сожалею, что мне так часто приходится прибегать к
слову «гений». Этим словом я как бы замыкаю определенный круг людей и резко
отделяю от других, которым не дано быть гениальными, т.е. делаю то же, что и
государство, которое из финансовых соображений выделяет в особую группу только
людей определенного годового дохода. Слово «гений» изобрел, вероятно, человек,
который меньше всего заслуживал этого названия. Великим людям свойство
гениальности не представляется ничем особенным. Им придется долго размышлять
над тем обстоятельством, что существуют и «негениальные» люди. Весьма удачно по
этому поводу заметил Паскаль: «Чем оригинальнее человек, тем больше
оригинальности он находит в других людях». Любопытно сопоставить с этим слова
Гете: «Возможно, что только гений в состоянии хорошо понять гения».
Существует, вероятно, очень мало людей, которые в жизни
своей никогда не были «гениальными». Если же, паче чаяния, этого никогда не
было, то следует объяснить это отсутствием подходящего случая: сильной страсти
или сильного горя. Достаточно было бы им пережить что-нибудь с некоторой интенсивностью,
без сомнения, способность переживать определяется чисто субъективными
моментами, и тем самым они были бы хотя и временно, «гениальны». Склонность к
поэтическому творчеству во время первой любви всецело относится сюда. И
истинная любовь – дело случая.
Не следует забывать, что самые обыкновенные люди в состоянии
сильного возбуждения находят иногда такие слова, существование которых мы у них
никогда не предполагали. Большая часть того, что мы обозначаем просто словом
«удачное выражение» как в поэзии, так и прозе, покоится на том (вспомните наши
замечание о процессе просветления), что более одаренный человек предлагает свою
мысль уже в просветленном, расчлененном виде, в то самое время, когда мысль
другого, менее одаренного человека, находится еще только в состоянии гениды или
близко от нее. Процесс просветления только сокращается «удачным выражением»,
найденным другим человеком. Отсюда – наше удовольствие по поводу всякого
«удачного слова», даже когда оно найдено другим. Если два неодинаково одаренных
субъекта переживают одно и тоже, то у более одаренного это переживание
достигает такой интенсивности, что оно приближается вплотную к «порогу
словесной речи». У менее одаренного этим процесс облегчения только облегчается.
Если бы верен был взгляд, пользующийся колоссальной
популярностью, что гениальные люди отделены от негениальных толстейшей стеной,
через которую ни один звук не мог бы проникнуть из одного царства в другое, то
следовало бы заключить, что негениальный человек никогда не будет в состоянии понять
гениального, что произведения гения должны быть лишены всякого, даже самого
ничтожного, влияния на негениального человека. Все наши культурные надежды
должны сосредоточиться на одном только желании: чтобы это было не так. И в
действительности так никогда и не бывает. Разница лежит в меньшей интенсивности
сознания, она – разница количественная, но не принципиальная, качественная.
И наоборот. Мы видим очень мало разумного смысла в том, что
люди мало ценят или же совершенно не считаются с мнением молодых людей только
потому, что они обладают менее значительным опытом, чем старики. Есть люди,
которые не усвоят ни одного ценного опыта, если б они жили даже тысячу лет и
больше. Такое отношение имеет смысл только к людям, одинаково одаренным.
Гениальный человек уже с самого детства живет самой
интенсивной жизнью. Чем он гениальнее, тем дальше заходит его воспоминание о
детстве, иногда, хотя в редких случаях, оно простирается до третьего года его
жизни. Обыкновенный же человек в состоянии воспроизвести в своей памяти только
события более зрелого своего возраста. Я знаю людей, которые могут вспомнить
лишь события, имевшие место только на восьмом году их жизни, а о своей
предыдущей жизни знают только то, что им другие рассказывали. Несомненно
существуют и такие люди, у которых первое интенсивное переживание относится к
более позднему периоду их жизни. Всем этим я не хочу еще сказать, то
гениальность двух людей определяется исключительно тем, что один помнит себя в
раннем детстве, в то время, как другой начинает себя помнить с двенадцати лет.
Но в общем и целом это правило всегда подтверждается.
