Стремление к объединенному рассмотрению всей душевной жизни,
сведение ее к одному определенному основному процессу проявилось в эмпирической
психологии прежде всего в отношении, принятом отдельными исследователями, между
ощущениями, и чувствами. Гербарт выводил чувства из представлений. Горвич,
напротив, предполагал, что ощущения развиваются из чувств. Современные
выдающиеся психологи указали на полную безнадежность таких попыток. А все же в
основе их лежит истина.
Чтобы найти ее, не следует упускать одного, по-видимому,
вполне ясного отличия, совершенно обойденного каким-то странным образом современной
психологией. Первое явление какого-нибудь ощущения, мысли, чувства следует
отличать от их повторений, при которых можно уже проследить процесс
запоминания. Для целого ряда проблем это различие имеет, как кажется, важное
значение, хотя оно и не соблюдается современной психологией.
Всякому отчетливому, ясному, пластическому ощущению точно
так же, как каждой резко разграниченной мысли, прежде чем она впервые будет
выражена в словах, предшествует, правда, чрезвычайно короткая стадия неясности.
Точно так же всякой еще необычной ассоциации предшествует более или менее
краткий момент времени, когда намечается только неопределенное чувство,
направленное к предмету ассоциации, общее предчувствие ассоциации, ощущение
принадлежности ее к чему то другому. Родственные явления, наверное, особенно
занимали Лейбница. Они-то и дали возможность (хуже или лучше описанные) к
составлению упомянутых теорий Герберта и Горвица.
Так как в качестве основных форм чувствований рассматривают
обычно лишь удовольствие и неудовольствие, а вместе с Вундтом еще освобождение
и напряжение, успокоение и возбуждение, то деление психических феноменов на
ощущения и чувства для явлений, предшествующих стадии ясности, как это будет
вскоре подробно указано, слишком узко, а потому и неприменимо для их описания.
Поэтому я хочу для резкого разграничения воспользоваться здесь, насколько можно
самой общей классификацией. Это классификация Авенариуса на «элементы» и
«характеры» («характер «здесь не имеет ничего общего с объектом
характерологии).
Распространению своих теорий Авенариус помешал не одной
только, как известно, совершенно новой терминологией (она содержит в себе много
преимуществ, а для известных явлений, впервые им замеченных и названных, она
едва ли заменима), больше всего препятствует принятию некоторых его выводов,
его несчастное стремление вывести психологию из физиологической системы мозга,
тогда как сам он постиг ее только на основании психологических факторов
внутреннего опыта (посредством чисто внешнего присоединения общих биологических
положений о равновесии между питанием и работой). Вторая психологическая часть
его «критики чистого опыта» послужила ему самому базисом для постройки гипотез
первой физиологической части. В изложении это взаимоотношение обеих частей
перевернулось, и первая часть напоминает читателю скорее описание путешествия
по Атлантиде. В виду этой трудности, я вкратце поясню сейчас смысл указанного
деления Авенариуса, оказавшегося крайне пригодным для моих целей.
«Элементом» Авенариус называет то, что в школьной психологии
называется «ощущением» (как при «восприятии», так и при «воспроизведении»
(репродукции), у Шопенгауэра оно называется «представлением», а у англичан или
«impression», или «idea», а в обыденной жизни оно называется: «вещью,
предметом», причем совершенно безразлично, (у Авенариуса) происходит ли при
этом внешнее раздражение органов чувства, или нет, что весьма важно и ново. При
этом, как для его, так и для наших целей, представляется совершенно посторонним
вопрос, где собственно нужно остановиться в так называемом анализе: наблюдать
ли, как «ощущение», или только как один лист, отдельный стебель, или же (на чем
особенно останавливаются) только краску, величину, твердость, запах,
температуру считать действительно «простыми». Ведь можно было бы на этом пути
пойти еще дальше и говорить, что зелень листа представляет уже комплекс,
результат его качества, интенсивности, яркости, насыщенности и протяжения, и
что только эти последние нужно считать элементами. Нечто подобное происходит и
с атомами: уже раньше они должны были уступить место «амерам», а теперь
«электронам». Итак, если «зеленый», «голубой», «холодный», «теплый» «твердый»,
«мягкий» «сладкий», «кислый» являются элементами, то характером по Авенариусу
будет всякого рода «окраска», «тон чувствования», с которым эти элементы
выступают. И не только «приятный», «прекрасный», «благодетельный» и их
противоположности признал Авенариус психологически принадлежащими сюда же, но и
такие понятия, как «странный», «надежный», «жуткий», «постоянный»,»иной» «верный»,
«известный», «действительный»,»сомнительный» и т. д. и т. д. Все, что я,
например, предполагал, во что верю, знаю, составляет элемент, а то что я только
предполагал, но не верю, не знаю психологически (не логически) —является
«характером», в котором заключен «элемент».
Но в душевной жизни есть стадия, в которой такое общее
деление психических феноменов не только не правильно, но и преждевременно.
Именно, все «элементы» являются в начале, как бы на расплывчатом фоне, как
«rudis indigestaque moles», тогда как в то же самое время характеристика
(приблизительно, стало быть, чувственная окраска) обхватывает все целое. Это
подобно процессу, являющемуся перед нами, когда мы приближаемся издали к
какому-нибудь предмету, кусту или куче дров: первоначальное впечатление, тот
первый момент, когда мы еще не можем различить, какой это в сущности предмет,
момент первой неясности и неуверенности. Вот это то именно я и прощу ясно
представить себе для понимания дальнейшего изложения.
В это мгновение «элементы» и «характер» абсолютно
неразличимы (неотделимы они постоянно, на основании вполне правильно
защищаемого Петцольдом видоизменения исследований Авенариуса). В густой толпе
людей я замечаю, например, лицо, черты которого тотчас же исчезают у меня,
благодаря непрестанно двигающимся массам народа. У меня нет ни малейшего
представления о том, как выглядит это лицо. Я был бы не в состоянии описать его
или дать хотя его незначительные признаки. И все-таки оно привело меня в
сильное возбуждение: я спрашиваю с боязливым, жадным беспокойством, где я видел
это лицо раньше?
Если человек увидит «на мгновенье» женскую голову, и она
произведет на него сильное чувственное впечатление, то очень часто он не может
объяснить себе, что собственно он видел. Бывает даже, что он не в состоянии точно
припомнить цвета ее волос. Необходимым условием всегда является то, чтобы
сетчатая оболочка, выражаясь вполне фотографически, была достаточно короткое
время, не дольше известной части секунды, экспонирована.
Когда приближаются издали к какому-нибудь предмету, то
различают первоначально лишь очень неясные очертания, при чем испытывают
достаточно сильные ощущения, которые стушевываются по мере того, как
приближаются к предмету и лучше воспринимают подробности. (Нужно заметить, что
здесь не идет речь о «чувствах ожидания»). Пусть вспомнят, например, о первом
впечатлении, полученном от вытянутой из швов человеческой клиновидной кости,
или впечатлении от некоторых рисунков и картин, наблюдаемых на полметра ближе
или дальше правильного расстояния. Я вспоминаю впечатление, произведенное на
меня пассажами из одного бетховенского сочинения для рояля, состоявшими из
1/32-х, и вспоминаю впечатление от страниц ученого исследования, заполненных
всецело тройными интегралами, пока я еще не знал нот и понятия не имел об интегрировании.
Это и есть то, что просмотрели Авенариус и Петцольд: всякое выявление элементов
сопровождается известным обособлением характеристики (чувственной окраски).
