– Вы уже знаете больше, чем я думал. Кэт… ваш отец научился стрелять, чтобы добывать еду для пропитания своей семьи. Еще мальчишкой он стрелял лучше многих мужчин, которые занимались этим всю жизнь. Но на войне его заставили применить этот талант для других целей. Его сделали снайпером. Эта работа вызывала у Люка смешанные чувства. С одной стороны, он гордился своим профессионализмом. – Доктор Кейдж широким жестом обводит книжные полки. – Как видите, я любитель военной истории. Я также служил в Корее. Вам известно, что во Вьетнаме на каждого убитого вражеского солдата приходилось пятьдесят тысяч расстрелянных патронов?
– Пятьдесят тысяч! – восклицает сидящий рядом со мной Майкл. – Этого не может быть.
– Так оно и есть, – заявляет доктор Кейдж. – Это одна из причин, по которым мы проиграли войну. Попробуйте угадать, сколько патронов тратили снайперы морской пехоты и сухопутных войск на то, что убить одного солдата противника?
Майкл качает головой.
– Один?
– Один и тридцать девять сотых. Эти парни хорошо знали свое дело. Но такое убийство намного труднее, чем просто в ответ стрелять в человека, который старается убить тебя. Когда смотришь в оптический прицел на врага, увеличенного в десять раз, оно совершается хладнокровно. Ты смотришь, как он закуривает или мочится, а потом разносишь ему башку на куски, и во все стороны летят осколки костей, мозги и кровь. Вспомните голову Джона Кеннеди, буквально взрывающуюся в фильме Запрудера. И такое зрелище ты наблюдаешь после каждого выстрела… А как только эти воспоминания поселяются в голове, от них уже не избавиться. – Доктор Кейдж делает еще один глоток диетической кока-колы. – Я хочу сказать, что Люк испытывал большое давление и находился в состоянии постоянного стресса еще до того, как его заставили присоединиться к «Белым тиграм». А в этом подразделении положение дел изменилось только к худшему, и очень быстро. «Тигры» представляли собой, в сущности, террористическое подразделение, которое совершало рейды в Камбоджу для запугивания и физического устранения сил сопротивления Северного Вьетнама, укрывающихся на нейтральной территории. Это были тайные операции, проводимые за линией фронта, под командованием офицеров, которые отвергли цивилизованные правила ведения войны. Они почти не брали пленных. А если и брали, то только для того, чтобы пытать их. Изнасилование использовалось в качестве тактики запугивания местного населения, а также как вознаграждение своих солдат. Они практически не делали различия между гражданскими лицами и солдатами противника. Буквально каждый, кого они встречали на своем пути, становился мишенью и врагом. Когда Люк стал протестовать против подобных актов крайней жестокости и насилия, его подняли на смех его же товарищи, а офицеры стали относиться к нему с подозрением. Он быстро усвоил, что если не будет подчиняться установленным неписаным правилам, то очень скоро станет трупом, как все, кто попадался «Белым тиграм» на пути.
Доктор Кейдж делает паузу, чтобы собраться с мыслями, а я принимаюсь рыться в вещмешке в поисках ожерелья из гнилых слив. Борясь с отвращением и тошнотой, я протягиваю его доктору.
– Вы знаете, что это такое?
Доктор Кейдж берет связку у меня из рук и кладет на стол. Достав из кармана увеличительное стекло, он рассматривает один из почерневших кусочков.
– Уши, – наконец роняет он.
– Что? – спрашивает Майкл.
Доктор Кейдж поднимает на нас глаза.
– Это ожерелье из ушей. Никогда не видел ничего подобного. Откуда оно у вас?
– Отец держал его в тайнике вместе с другими вещами.
– Это военный трофей. Некоторые солдаты, убив врага во Вьетнаме, отрезали у него оба уха и вешали их на нитку, совсем как индейцы, снимавшие скальпы.
– Я слышал об этом, – говорит Майкл. – Но не думал, что такое могло быть на самом деле…
Доктор Кейдж пожимает плечами.
– Такие вещи проделывали и с крайней плотью, но в этом нет ничего нового. Крайнюю плоть врага отрезали в качестве трофея еще во времена крестовых походов. Война всегда варварское занятие. Меняются только инструменты ее ведения.
Мне трудно представить, что отец, каким я его знала, жил в мире, описанном Томом Кейджем.
– Получается, мой отец отрезал уши у жертв?
– Во время войны «жертва» – не совсем подходящее слово, – говорит доктор Кейдж, – хотя в данном случае оно вполне уместно. Но мне трудно представить, чтобы Люк Ферри опустился до такого варварства. Здесь, на этом ожерелье, не более двадцати ушей, тогда как Люк только в качестве снайпера имел на своем боевом счету тридцать шесть подтвержденных убитых врагов. Вероятно, он убил их намного больше, просто рядом не оказалось наблюдателя, который мог бы подтвердить факт официально. Нет, я буду очень удивлен, если выяснится, что это ожерелье принадлежало Люку.
– Почему? – спрашивает Майкл. – Особенно с учетом всего, что вы нам рассказали?
– Потому что Люк рисковал жизнью ради того, чтобы люди, которые творили такие вещи, предстали перед судом. Как только он вернулся во Вьетнам из Камбоджи, то немедленно, через голову своего командира, доложил о том, чему был свидетелем. Верховное командование поступило так, как всегда поступает, если кто-то нарушает субординацию. Через неделю ваш отец вновь отправился выполнять очередное задание в составе «Белых тигров». И вот тогда его ранили, по словам Люка, его же боевые товарищи. Просто чудо, что он попал живым на борт военного вертолета, который эвакуировал раненых с поля боя. Он говорил, что если бы не один из его сослуживцев, он бы истек кровью на рисовой плантации.
– Что с ним случилось после этого?
– Он так и не стал прежним. То, чему он был свидетелем, заставило его сделать шаг за грань. Узнав, что его снова собираются вернуть в состав «Белых тигров», Люк сорвался. Он начал кричать на каждом углу о том, что видел, и очень скоро, не успел он и глазом моргнуть, командование подняло вопрос о его досрочной демобилизации. В конечном счете, по восьмому параграфу
[23]
с военной службы его не уволили, хотя результат оказался тем же самым. И он еще не успел вернуться в Штаты, как у него начали проявляться симптомы «вьетнамского синдрома». Я могу рассказать вам об этом в подробностях, но что-то мне подсказывает, что вы пришли не за этим.
Майкл был прав: Том Кейдж оказался очень проницательным человеком.
– Давай же, – обращается ко мне Майкл. – Расскажи ему все.
– Что вам известно о сексуальном насилии и надругательстве над детьми? – спрашиваю я.
Доктор Кейдж выглядит удивленным.
– В свое время мне приходилось сталкиваться с такими вещами. Я уже давно не лечу детей, но в начале своей карьеры они были моими пациентами. Я принимал всех, кто переступал порог этого кабинета. – Он отпивает глоток своей «Колы» и оглядывается через плечо на книжные полки. – Боюсь, что тогда я видел столько сексуального насилия, что зачастую не осознавал этого. В моей практике встречались дети, которым я мог бы помочь, если бы только у меня хватило мужества для этого. Или если бы я вовремя разглядел и понял, в чем дело.
