«Кантерс». Захожу в громадную закусочную — повсюду лампы дневного света — что-нибудь съесть и купить пачку сигарет — будет чем занять руки, потому что «Лос-Анджелес Уикли» остался на полу в кинотеатре повторного фильма. Нахожу кабинку у окна, покупаю пачку «Бенсон-энд-Хеджес», смотрю на улицу: красные огни зеленеют, желтеют, краснеют снова, на перекрестке никого, а фонари всё меняют окрас, я заказываю сэндвич, диетическую колу, по-прежнему никого — ни машин, ни людей, двадцать минут на перекрестке ни души. Приносят сэндвич, и я равнодушно его изучаю.
Наискосок от меня в кабинке сидят панки, косятся, перешептываются. Одна девочка в потрепанном черном платье, с короткой шипастой красной стрижкой толкает локтем парня, и тот — лет восемнадцати, долговязый, весь в черном, со светлым ирокезом — встает и направляется ко мне. Панки внезапно замолкают и с надеждой смотрят ему в спину.
— Вы это… в новостях или типа того? — Меня изумляет его высокий голос.
— Да.
— Вы Шерил Лейн, так?
— Да. — Я поднимаю глаза, пытаюсь улыбнуться. — Я хочу прикурить, только у меня спичек нет.
После этого заявления парень секунду беспомощно таращится, но приходит в себя:
— У меня тоже, но слушайте, а можно автограф? — С ненавистью глядя на меня, прибавляет: — Я ваш большой поклонник. — Берет салфетку, скребет свой ирокез. — Вы типа… моя любимая ведущая.
Панки истерически хохочут. Девочка с красными шипами на голове закрывает бледное лицо ладошками и топает ногами.
— Конечно. — Я оскорблена. — Ручка есть?
Он оборачивается, кричит:
— Эй, Дэвид, ручка есть?
Дэвид качает головой — зажмурился, лицо от смеха перекосилось.
— У меня, кажется, есть. — Я открываю сумочку. Вынимаю ручку, он дает мне салфетку. — И что вам написать?
Он тупо смотрит на меня, потом на свой стол, начинает смеяться, отвечает:
— Не знаю.
— Ладно, как вас зовут? — Я так сжимаю ручку, что, боюсь, она сейчас треснет. — Начнем с этого.
— Спазмм. — Он опять скребет ирокез.
— Спазмм?
— Ага. Через два «м».
Я пишу: «Спазмму, с наилучшими пожеланиями. Шерил Лейн».
— Ух, Шерил, спасибо большое, — говорит Спазмм.
Он возвращается к панкам, те хохочут еще громче. Одна девочка отбирает у Спазмма автограф, разглядывает и стонет, закрывая голову руками и снова топоча.
Очень осторожно я кладу на столик двадцатку, отпиваю диетической колы, а потом как можно незаметнее вылезаю из-за стола, иду в уборную, панки кричат мне вслед: «Пока, Шерил», — и ржут еще громче, а в туалете я запираюсь в кабинке, прислоняюсь к двери, покрытой мексиканскими надписями, и пытаюсь отдышаться. На дне сумочки обнаруживается зажигалка Дэнни, я прикуриваю, но сигарета кислая, и я бросаю ее в унитаз, прохожу через весь «Кантерс», почти пустой, по периметру, вдоль стены, подальше от столика панков, а потом в машине разглядываю себя в зеркальце заднего вида: глаза красные, на подбородке черное пятно, и я стараюсь его оттереть. Завожу машину, еду к телефонной будке на Сансете. Паркуюсь, не глуша мотора, вопит радио, и я набираю свой номер, стою в будке, жду, когда подойдут, а телефон все звонит, и я вешаю трубку, сажусь в машину, езжу кругами в поисках кофейни или бензоколонки с туалетом, но, похоже, все закрыто, и я еду по бульвару Голливуд, глядя на козырьки кинотеатров, в итоге опять выруливаю на Сансет и отправляюсь в Брентвуд.
Стучу в дверь Уильяма. Через некоторое время он все же отзывается. Спрашивает:
— Кто там?
Не отвечаю, только стучу опять.
— Кто там? — Голос встревоженный.
— Это я. — И затем: — Шерил.
Он отпирает замок, распахивает дверь. На нем плавки и футболка с ярко-синей надписью: «КАЛИФОРНИЯ», эту футболку я купила ему в прошлом году. Уильям в очках и, кажется, не удивлен, что я стою у него под дверью.
— Я как раз собирался в джакузи, — говорит Уильям.
— Мне в ванную нужно, — тихо говорю я. Мимо него прохожу через гостиную в ванную. Когда выхожу, Уильям стоит возле бара.
— Ты не могла… ванную найти?
Сажусь на раскладной стул перед громадным телевизором, игнорируя вопрос, но потом передумываю и отвечаю:
— Да.
— Хочешь чего-нибудь?
— Сколько времени?
— Одиннадцать. Что ты будешь?
— Все равно.
— Есть ананасовый сок, клюква, апельсин, папайя.
Я думала, он про алкоголь, но повторяю:
— Все равно.
Он подходит к телевизору, и телевизор включается внезапной вспышкой, ревом, только начинаются новости, Уильям вовремя делает погромче, и диктор говорит: «…новости девятого канала, Кристин Ли вместо Шерил Лейн…», — а Уильям возвращается к бару, разливает по бокалам сок и милосердно не спрашивает, почему я не в студии. Выключаю телевизор на первой рекламной паузе.
— А Линда где? — спрашиваю я.
— В Палм-Спрингз. На семинаре по толстой кишке. — Длинная унылая пауза, и затем: — Видимо, это интересно.
— Мило, — бормочу я. — Вы еще ладите?
Уильям улыбается, протягивает нечто, отчетливо пахнущее гуавой. Опасливо отпиваю, ставлю бокал.
— Она только закончила тут ремонт. — Уильям машет рукой, садится на бежевую кушетку напротив меня. — Хотя кондоминиум — это временно. — Пауза. — Она по-прежнему в «Юниверсал». Она хорошая. — Он отпивает сок.
Больше Уильям ничего не говорит. Снова отпивает, скрещивает загорелые волосатые ноги, смотрит в окно — там пальмы, залитые светом фонарей.
Встаю, нервно брожу по комнате. Возле книжной полки притворяюсь, будто читаю надписи на корешках, потом названия фильмов полкой ниже.
— Ты неважно выглядишь, — говорит Уильям. — У тебя чернила на подбородке.
— Все нормально.
Еще через пять минут Уильям произносит:
— Может, надо было нам остаться вместе. — Он снимает очки, трет глаза.
— О господи, — раздраженно говорю я. — Нет, нам не надо было оставаться вместе. — Я оборачиваюсь. — Так и знала, что не стоило приезжать.
— Я был не прав. Что тут скажешь? — Он опускает голову, разглядывает свои очки, колени.
Перехожу к бару, облокачиваюсь. Еще одна долгая пауза, и потом он спрашивает:
— Ты меня еще хочешь?
Я молчу.
— Ты, наверное, не должна отвечать. — В голосе смущение, надежда.
— Без толку. Нет, Уильям, я тебя не хочу. — Касаюсь подбородка, разглядываю пальцы.
