– Может, нас не убьют? – простонал Лютик. –
Может, нас не…
Торкве молчал, шмыгая мягким носом.
– Черт побери, ох, прости, – снова застонал
поэт. – Убьют? В чем дело, Геральт? Свидетелями чего мы были?
– Наш козлорогий друг выполняет в Долине Цветов особую
миссию. Верно, Торкве? По заданию эльфов он крадет семена, саженцы, рассаду,
выуживает сельскохозяйственные знания… Что еще, чертушка?
– Что удастся, – бебекнул Торкве. – Все, что
они потребуют. А ты скажи мне, чего они не требуют? Они голодают в горах,
особенно зимой. А о земледелии понятия не имеют. Пока-то они приручат животных
или птицу, пока-то что-нибудь вырастят на своих делянках… У них нет на это
времени, человек.
– Плевал я на их время. Что я им сделал? Лично
я? – простонал Лютик. – Что плохого сделал им я?
– Подумай хорошенько, – сказал беззвучно
подошедший белоголовый эльф, – и, может быть, сам себе ответишь.
– Он просто мстит за все несправедливости, какие эльфы
испытывали от людей, – криво усмехнулся ведьмак. – Ему все равно,
кому мстить. Не дай обмануть себя благородной внешностью и изысканной речью,
Лютик. Он ничем не отличается от той черноглазой, которая била нас ногами. Ему
надо на ком-то разрядить свою бессильную ненависть.
Эльф поднял сломанную лютню Лютика. Некоторое время
рассматривал искореженный инструмент, потом отбросил его в кусты.
– Если б я хотел дать волю ненависти или желанию
отомстить, – сказал он, поигрывая перчатками из мягкой белой кожи, –
я напал бы на долину ночью, спалил поселки и вырезал жителей. Детская забава,
они даже не выставляют охраны. Они не видят и не слышат нас, когда ходят в лес.
Разве может быть что-то проще, легче, чем быстрая тихая стрела, пущенная из-за
дерева? Но мы не охотимся на вас. Это ты, человек со странными глазами, устроил
охоту на нашего друга, сильвана Торкве.
– А, да что там, – бебекнул дьявол, – какая
там охота. Мы немного поиграли…
– Это вы, люди, ненавидите всех, кто отличается от вас
хотя бы только формой ушей, – спокойно продолжал эльф, не обращая внимания
на козерога. – Поэтому отняли у нас землю, изгнали из домов, вытеснили в
дикие горы. Заняли нашу Dol Blathanna, Долину Цветов. Я – Filavandrel aen
Fidhail из Серебряных Башен, из рода Feleaorn'ов с Белых Кораблей. Теперь,
изгнанный и оттесненный на край света, я просто Филавандрель с Края Света.
– Мир велик, – буркнул ведьмак. – Можем
поместиться. Места хватит.
– Мир велик, – повторил эльф. – Это верно,
человек. Но вы изменили этот мир. Сначала изменяли его силой, поступали с ним
так, как со всем, что попадало вам под руку. Теперь, похоже, мир начал приспосабливаться
к вам. Склонился перед вами. Подчинился вам.
Геральт не отвечал.
– Торкве сказал правду, – продолжал
Филавандрель. – Да, мы голодаем. Да, нам угрожает гибель. Солнце светит
иначе, воздух – другой, вода – уже не та, какой была. То, что мы некогда ели,
чем пользовались, погибает, вырождается, хиреет, пропадает. Мы никогда не
занимались земледелием, никогда, в отличие от вас, людей, не раздирали землю
мотыгами и сохами. Вам земля платит кровавую дань. Нас она одаривала. Вы
вырываете у земли ее богатства силой. Для нас земля рожала и цвела, потому что
любила нас. Что ж, ни одна любовь не длится вечно. Но мы хотим выжить.
– Вместо того чтобы воровать зерно, его можно купить.
Сколько надо. У вас множество того, что очень ценят люди. Вы могли бы
торговать.
Филавандрель брезгливо поморщился.
– С вами? Никогда.
Геральт нахмурился, разрывая запекшуюся на щеке кровь.
– Идите вы к черту вместе с вашей наглостью и
презрением. Не желая сосуществовать, вы сами обрекаете себя на гибель.
Сосуществовать, договориться – вот ваш единственный шанс.
Филавандрель сильно наклонился вперед, глаза у него
блеснули.
– Сосуществовать на ваших условиях? – спросил он
изменившимся, но все еще спокойным голосом. – Признать ваше превосходство?
Сосуществовать как рабы? Парии? Сосуществовать с вами, оставаясь за пределами
стен, которыми вы отгораживаетесь от нас в своих городах? Сожительствовать с
вашими женщинами и идти за это на шибеницу? И видеть, что происходит с детьми,
появившимися на свет в результате такого сожительства? Почему ты избегаешь
моего взгляда, странный человек? Как тебе удается сосуществовать с ближними, от
которых ты, кстати, немного отличаешься?
– Стараюсь помаленьку, – посмотрел ему в глаза
ведьмак. – Справляюсь. Потому что должен. Потому что другого выхода у меня
нет. Потому что смог подавить в себе спесь и зазнайство, которые хоть и дают
мне защиту от «инности», но защиту плачевную. Ибо я понял, что солнце светит
иначе, что нечто изменяется, но не я являюсь осью этих изменений. Солнце светит
иначе и будет светить, и без толку кидаться на него с мотыгой. Надо признавать
факты, эльф, надо этому научиться.
– Как раз этого-то вы и добиваетесь, верно? –
Филавандрель отер пот, выступивший на бледном лбу над белесыми бровями. –
Именно это вы стремитесь навязать другим? Убедить всех, что вот он пришел, ваш
час, ваша, человеческая, эпоха, что то, как вы поступаете с другими расами,
столь же естественно, как восходы и закаты солнца? Что все обязаны с этим
согласиться, смириться? И ты еще обвиняешь меня в спесивости? А что же тогда
проповедуешь ты? Почему вы, люди, не поймете наконец, что ваше владычество над
миром не более естественно, чем у вшей, расплодившихся в тулупе? С тем же
успехом ты мог бы предложить мне сосуществовать со вшами, с таким же вниманием
я слушал бы вшей, если б взамен за признание их верховенства мы согласились на
совместное пользование тулупом…
– Знаешь что, эльф, не трать напрасно свое драгоценное
время на споры с таким отвратным насекомым, как я, – сказал ведьмак, с трудом
сдерживая ярость. – Меня удивляет, как сильно тебе хочется в такой вше,
как я, разбудить чувство вины и раскаяния. Ты жалок, Филавандрель. Ты
разгорячился, ты жаждешь мести и сознаешь собственное бессилие. Ну давай, пырни
меня мечом. Отыграйся на мне за всю человеческую расу. Увидишь, как тебе
полегчает. А для начала вдарь меня по яйцам или по зубам, как это сделала твоя
Торувьель.
– Торувьель больна, – сказал Филавандрель,
отвернувшись.
– Знаю я эту болезнь и ее признаки. – Геральт
сплюнул через плечо. – То, что я предложил, должно помочь.
