– Во-первых, она не Инна. Во-вторых она мне не дочь. Это
наша сотрудница, выполнявшая долгосрочное задание, которое теперь закончилось.
Не переживай ты так из-за нее. А то во время допросов прямо достоевщину
какую-то устроил: «я подлец, я мерзавец, я предатель». С Инной всё будет
нормально. Ты для нее всегда был просто «кроликом».
– Кем? – пролепетал Роберт, вспомнив, что именно этим словом
жена мысленно называла его, находясь в посткоитальной расслабленности.
– Ну, словечко у нас такое в Санатории. «Кролик» – это
«мутный», находящийся под постоянным наблюдением. Вроде как подопытный. Юмор
такой, не обижайся. Мы ведь на вас с Сергеем первоначально как вышли? У меня
есть специальный отдел, который занимается мониторингом всяких странных,
логически трудно объяснимых происшествий. Пролопачивает провинциальную прессу,
проверяет слухи и прочее. А тут ДТП, в котором рейсовый автобус ни с того ни с
сего разбивается в лепешку непонятно обо что, причем двое пассажиров остаются
целехоньки. Это довольно типичный случай. Например, если где-нибудь ни с того
ни с сего грохнулся самолет, а кто-то из бывших на борту чудодейственным
образом уцелел – девяносто девять процентов, что без Мигрантов не обошлось. Мы
вас обоих поместили под наблюдение. Убедились: точно, наши кадры. Вел вас с
Сережей лично я. Потом подключил Инну. Семь лет с тобой проработала, из
лейтенантов в капитаны выросла.
– А… а теща? Ну, Александра Васильевна?
– Тоже наша сотрудница, майор запаса. У меня, Роб, на самом
деле сын и дочка. Жена умница. Я вас обязательно познакомлю.
Тут Роберт умолк надолго. Наверно, минут на пять. Нужно было
разобраться в собственных чувствах.
Ощущал ли он себя униженным? Да, безусловно. Но в сто раз
сильнее было несказанное облегчение. Будто лопнули и разлетелись стягивавшие
душу цепи.
Он свободен! Он никому ничего не должен! Какое счастье!
Тем временем «линкольн» уже въезжал во двор пятиэтажки.
– Вон стоит твой «гольф», забрали из леса, – показал
Всеволод Игнатьевич. – Дверца незаперта. Ключи от зажигания и от квартиры в
бардачке. Стекло там заменили, даже уборочку сделали. В холодильнике полно
жратвы. Отдыхай. Ну, до скорого.
И пожал бывшему (или нет, фиктивному) зятю руку.
– Как? И вы не спросите, что я решил? – сощурился
Дарновский.
– Сегодня не спрошу. Ты побудь один, подумай. – Директор
Санатория улыбнулся. – Э, э! Ты в меня взглядом-то не впивайся! – Он сдернул с
Роберта очки, нацепил на нос. – Ну тебя к черту – зрачки начали уменьшаться.
Помахал на прощание рукой, умчался.
Умный мужик, поглядел ему вслед Дарновский. Сильный. Если б
не Анна, охмурил бы меня. Проглотил бы и не поперхнулся.
Поднялся в квартиру, прошелся по комнате.
В шкафу висело белое платье, то самое. Роберт прижался к
нему лицом. Ткань пахла Анной.
Она действительно жила здесь, это был не сон. И скоро она
будет здесь снова.
Хороший вопрос
Сидел ночью один, не отрываясь смотрел прямую трансляцию по
CNN. Думал: все сошли с ума, даже американцы. Как будто других новостей в мире
нет.
Главное, ничего не происходит: силуэт Белого Дома вдали,
темнота, пару раз небо прочертили трассирующие очереди – и всё.
Женщина-комментатор говорит, говорит. Голос тревожный, а сказать особенно
нечего, повторяет одно и то же.
И ведь знал уже, чем закончится, а оторваться от экрана не
мог.
Музыка предупреждала: готовься. Сейчас произойдет что-то
страшное. Жди.
Вот он и дождался.
В какой-то момент саундтрек споткнулся, сбавил звук почти до
нуля, и послышалось тихое дыхание.
Анна!
«Я тебя слышу, любимая! – встрепенулся Дарновский. – Говори!
Я дома. У нас дома. Как ты себя чувствуешь? Когда ты придешь? Хочешь, я приеду
за тобой прямо сейчас!».
«Не нужно, – печально ответила Анна. – Я должна остаться с
ним. Прости меня».
Это было до того неожиданно, до того невероятно, что он
растерялся.
«С кем? С Дроновым? Ты… ты любишь его, не меня?».
«Я люблю тебя. Очень люблю. Но я не могу его оставить. Без
меня он погибнет. Ему нельзя быть одному».
«А мне можно? – Роберт вскочил, взмахнул руками, хоть она и
не могла его видеть. – Я тоже жить один не стану!».
«Ты не один. Они о тебе позаботятся, с ними ты будешь под
надежной защитой. А он выбрал этих, его путь труднее, и я не могу его бросить».
«Постой, но ведь ты сама подтолкнула меня к такому выбору! Я
тоже согласен быть с этими, только бы с тобой!».
«Не сможешь. Прощай, милый. Это наш последний разговор,
больше ты меня не услышишь».
«Почему!?»
«Мне будет очень не хватать тебя, но я не смогу говорить с
тобой. – Ее голос с каждым мгновением делался всё тише. – Не знаю, почему, но я
это чувствую. Нет, знаю. Наверное, потому что это было бы предательством.
Прощай. Слушай мелодию, в ней ответ».
И больше он не услышал ни слова. Может, из-за музыки.
Проклятый саундтрек зазвучал громче и окончательно заглушил голос Анны.
«Какой ответ? Зачем мне мелодия, если нет тебя? Анна! Анна!
Отзовись!».
Лишь когда снизу застучали, Роберт понял, что кричит в голос.
С той секунды, когда Анна умолкла, Дарновский не мог ни
сидеть, ни стоять. Его бросало по комнате, он натыкался на стены, бормотал
что-то бессвязное.
Находиться в доме, где ее больше никогда не будет, было
невыносимо.
Он сам не помнил, как вывалился из подъезда. В руке болтался
брелок с ключами от «гольфа».
Правильно! Ехать, куда глаза глядят. Зрение почти
восстановилось – во всяком случае, в темноте и через очки видно было почти
нормально.
Никогда еще Роберт не гонял по Москве на такой скорости, не
соблюдая никаких правил.
Но и Москва такой еще не бывала. Ни одного гаишника на
совершенно пустых улицах. Мертвый безлюдный город, лишь жутким голубым сиянием
светятся окна. Все свихнулись, никто не спит – смотрят телевизор.
Проносясь по Садовому кольцу, Роберт увидел толпу. Там
орали, чем-то размахивали, посреди мостовой пылал троллейбус.
