Автомобиль остановился перед небольшим, уютного вида домом,
к которому никак не подходило официальное название «дирекция». С отвеса
черепичной крыши спускался густой занавес из стеблей дикого винограда, на
высоких окнах с раскрытыми деревянными ставнями белели ситцевые занавесочки.
Такие дома Дронов видел только в фильмах – французских или там итальянских.
– Ступайте-ступайте, – поторопил его полковник. – Я потом.
В прихожей на диване сидел человек в белой рубашке и
галстуке, смотрел телевизор. На экране показывали площадь, битком набитую
народом. Потом крупно балкон, и на нем Ельцин. Он тряс чубом и что-то говорил,
охранник прикрывал президента Российской республики пуленепробиваемым щитом.
– Сегодня днем на площади перед Белым Домом прошел
многотысячный митинг в поддержку президента РСФСР Бориса Ельцина и российского
правительства, – рассказывали за кадром. Никогда раньше Дронов не слышал, чтобы
у телевизионного диктора взволнованно подрагивал голос.
Коротко оглянувшись на вошедшего, человек в белой рубашке
показал:
– Вам туда. – И снова уставился в экран.
Внутри дом оказался больше, чем казалось снаружи. Сергей
прошел по коридору, где на полу лежал домотканый деревенский коврик.
Приоткрыл дверь, думая, что попадет в предбанник или
секретарскую.
Но попал сразу в директорский кабинет. Это было ясно по размеру,
по Т-образному столу, по хреновой туче телефонов и карте мира на стене. Плюс в
углу еще стоял государственный флаг.
Как следует всё разглядеть, правда, Дронов не мог – солнце
уже клонилось к закату, а окна кабинета выходили на запад, так что пришлось
прищуриться и даже прикрыть глаза ладонью.
У стены тоже помигивал телевизор, здоровенный – наверно,
метра полтора по диагонали. Картинка та же – митинг перед Белым Домом. Только
без звука.
А у подоконника стоял мужчина, поливал из лейки цветы. На фоне
ослепительного яркого прямоугольника было видно только силуэт.
Мужчина повернулся и сказал знакомым голосом:
– Давай сюда, Сережа. Что ты встал?
Это был Сэнсэй – такой же, как всегда, подтянутый, в
элегантном синем блейзере, седой бобрик волос посверкивает на солнце.
Полицай Чубатый
– Вы? – обомлел Дронов. – А… а что вы-то здесь делаете?
– Работаю, Сережа. Уже который год.
Иван Пантелеевич подошел, по-дружески обнял питомца за
плечо, усадил в кресло, а сам пристроился тут же, на подлокотнике, так что
Сергею пришлось задрать голову.
– Сам всё обустраивал, налаживал. Даже дом этот сам
спроектировал. В нем спокойно работается и хорошо думается. «Венецианское окно
и вьющийся виноград, он поднимается к самой крыше», – с чувством
продекламировал Сэнсэй какую-то цитату. – Теперь ты часто будешь здесь бывать.
– Так вы не в ВЦСПС работали? И не в ЦК? – всё не мог
опомниться Дронов.
– Нет, Сережа. Я давно, с семидесятых, возглавляю
направление по борьбе с Мигрантами. Сначала это был отдел, потом центр, потом
управление, теперь вот Санаторий, но цель нашей деятельности не менялась. Смысл
моей жизни – уберечь нашу бедную планету от оккупации. Васильев рассказал вам,
что мы держим на особом учете всех «мутантов». Ты на это слово не обижайся,
способность к мутации – неотъемлемое условие эволюции и вообще
совершенствования. Тебя я вел лично, с самого начала. Во-первых, потому что
парень ты перспективный. А во-вторых, потому что ты мне понравился. Ты не
просто обладатель драгоценного Дара, ты личность, человек с характером. Я
вырастил тебя медленно и любовно, как жемчужину в раковине – извини за такое
лирическое сравнение. Ты мне давно, как сын. Я знал, что однажды ты принесешь
Родине и человечеству неоценимую пользу. Этот час настал.
– Погодите, Иван Пантелеевич! Но я же вам звонил, говорил
про Санаторий, а вы… – Сергей дернулся из кресла, но директор удержал его.
– В тот момент я не мог поступить иначе. Не было ясности. Вы
с Дарновским будто с цепи сорвались, и у нас возникло подозрение, не упустили
ли мы тебя. Может быть, Мигранты опередили нас и активизировали мину
замедленного действия. Задача на тот момент была одна: как можно скорей найти
вас и обездвижить. Я говорил с тобой ровно столько, чтобы звонок запеленговали
и локализировали. – Сэнсэй улыбнулся. – Но вы оказались шустрее. Оставили моих
ребят с носом. Молодцы!
– А… А почему вы мне с самого начала, еще в восьмидесятом
году, не объяснили что к чему?
– Для нас было очень важно понаблюдать за тобой. В каком
направлении ты будешь развиваться, кто будет около тебя крутиться. Рано или
поздно Мигранты вышли бы с тобой на контакт, и тогда, может быть, нам удалось
бы взять кого-то из них. Это значило бы больше, чем победа Советского Союза в
Великой Отечественной, уж можешь мне поверить. Но ничего, до Мигрантов мы с
тобой еще доберемся. Пока же надо отбиться от «полицаев». Совсем они обнаглели,
лезут из всех щелей. Ты мне одно скажи: на чьей ты стороне?
– На вашей, какой вопрос, – обиделся Сергей.
– Другого ответа я не ждал. Тогда слушай. – Иван Пантелеевич
встал, подошел к телевизору, по которому все еще показывали толпу перед Белым
Домом. – Положение критическое. Некоторое время назад к нам поступили сведения,
что Горбачев – «зомбоид». Наверх его протащили Мигранты – сначала в Политбюро,
потом в генеральные секретари, то есть в лидеры одной из двух мировых
сверхдержав. Вся так называемая Перестройка вкупе с Разрядкой – это тщательно
разработанная диверсия, чтобы развалить планетарную систему ядерной защиты. На
экстренной встрече компетентных лиц было принято решение нанести контрудар.
Предатель человечества изолирован на крымской даче, власть в руки взял
Госкомитет по чрезвычайному положению, ГКЧП. Но мы столкнулись с мощнейшим
противодействием. В чем-то сплоховали сами, но главное – недооценили могущество
и наглость Мигрантов. Они сорвали арест Чубатого, – Иван Пантелеевич кивнул на
экран, где снова тряс седой челкой президент РСФСР, – а он тоже «полицай», это
установлено стопроцентно. В результате сложилась патовая ситуация. В самом
центре столицы гноится раковая опухоль, которую мы не можем прооперировать…
Зазвонил один из телефонов.
– Да? – отрывисто сказал Сэнсэй. – То есть как это?.. Он
что, с ума съехал? Ну надави, дай ему валерьянки, что ли!… Давай, дорогой,
давай, продавливай своего шефа. Иначе – сам знаешь.
Он сердито брякнул трубкой.
