Утром и днем он просидел в четырех стенах, тупо глядя в
допотопный черно-белый телек. В семь опять был у Телеграфа.
Голяк.
И на третий день, и на четвертый.
Паршиво стало Сергею, почти так же паршиво, как после
первого исчезновения Марии. И всё сильнее крепло подозрение, что обманул его
умник. Может, они сейчас вдвоем уже где-нибудь в Сочах или на Пицунде. Греются
на солнышке, шашлыки едят, над доверчивым козлом посмеиваются. То есть не
Мария, конечно, посмеивается, а гаденыш этот.
Чтобы можно было уснуть, вечером Дронов придумал снимать
напряжение. Поздно, часу в двенадцатом, бегал по Измайловскому парку в полной
темноте – в Режиме. Несся прямо через лес, быстро лавируя между деревьями. Это
упражнение требовало полной концентрации, иначе расшибешься насмерть.
Иногда в стороны брызгали шпанята-малолетки или влюбленные
парочки, напуганные вылетевшим из мрака зигзагообразным вихрем.
К себе в комнату возвращался вымотанный. Падал на кровать,
засыпал без снов.
Утром продирал глаза, первым делом смотрел на часы – сколько
осталось до девятнадцати ноль ноль.
Дарновский объявился только на девятый день, когда Сергей
перестал надеяться.
Хитрый особняк
Он поднимался по ступенькам, не глядя вокруг, потому что
ничего такого уже не ждал. Вдруг сзади по плечу – шлеп.
Обернулся – умник.
– Ёлки! – чуть не всхлипнул Сергей. – Ты где столько
пропадал?
– Потом, – кинул Дарновский, поманив за собой.
Дронов за эти дни пообтрепался, купленная на рынке советская
электробритва плохо пробривала щетину – в общем, так себе видок был, а очкастый
Роберт гляделся гладко, ухоженно. Даже вроде бы духами от него пахло. Женскими!
– Ты где тусовался-то? – не выдержал Сергей, догнав
напарника (это уж в подземном переходе было).
– У знакомой.
– А сам говорил, к знакомым не соваться.
– То к старым. А это новая. На улице познакомился. На фейс
страшна, но баба хорошая.
Сергей немного успокоился.
– Как ты можешь с другими… после Марии?
И передернулся – трудно ему было такой вопрос задать.
Умник вздохнул, ничего не ответил.
Вел он Сергея мимо Художественного театра на Кузнецкий,
потом по Петровке мимо Сандунов и вверх по горбатому переулку. Шли быстро.
Про главное спросить Дронов боялся. Наконец собрался с
духом:
– Ну что? Выяснил что-нибудь?
Дарновский просто, без понтов, сказал:
– Я нашел ее.
– Где она?! – остановился Сергей. – Куда ты ее дел?
– Если бы я ее куда-то дел, я бы за тобой не пришел. –
Дарновский мрачно на него оглянулся. – На кой ты нам сдался, век бы тебя не
видать. Из-за тебя, придурка, всё случилось.
– Из-за меня?! – Дронов сжал кулаки, но ничего, сдержался.
Не время было. – Где Мария, говори, гад!
– Анну держат в одном хитром учреждении. И без тебя ее
оттуда не вытащить. Сейчас покажу место.
Они шли переулком за улицей Жданова, эти места Сергей знал
плохо. На табличке было написано «Чернопосадский пер.».
Дарновский уверенно вошел в подъезд старого трехэтажного
домишки – грязного, с пыльными, а частью и выбитыми стеклами. Ясно: выселенка,
под снос.
В большой пустой квартире, где пахло трухой и мышами, у окна
стояла заляпанная краской табуретка. На подоконнике – несколько пустых бутылок
из-под кефира и нарзана.
– Чего это тут? – спросил Сергей, озираясь.
– Мой НП. Больше недели тут просидел, с утра до вечера. Вон
за тем домом сёк.
Дронов посмотрел, куда показывал умник, но дома не увидел,
только каменную ограду, высокую. Будка проходной, крепкие автоматические
ворота. Из-за стены торчали верхушки деревьев, и в глубине зеленая железная крыша.
Судя по ней – обычный московский особнячок, в старых районах таких навалом.
Около входа висела какая-то вывеска, но отсюда не прочтешь. Что еще? Табличка с
номером дома: восемь.
Стоп! Это ж тот парень про дом восемь поминал, который с
обрыва прыгнул. В смысле, не дом прыгнул, а парень, Лехой его звали.
– Санаторий, да? – почему-то шепотом спросил Сергей. – Это
Санаторий?
– Хрен его знает. Но она точно там.
Откуда знаешь, хотел спросить Дронов, но по лицу напарника
понял – не скажет. Ладно, не суть важно.
– А чего мы отсюда пялимся, почему ближе не подошли?
– Камеры видишь?
Присмотрелся Сергей – точно. На одном углу камера
видеонаблюдения, на другом тоже.
– В соседнем переулке, куда другая стена выходит, еще две
камеры. И с противоположной стороны. Тут всё без дураков.
– А что на вывеске написано?
Дарновский достал из кармана театральный бинокль.
– Хороший, восьмикратный, у знакомой взял.
«ИНСТИТУТ СУДЕБНОЙ МЕДИЦИНЫ. 4-я ЛАБОРАТОРИЯ», прочитал
Сергей, подкрутив винтик.
– Судебной медицины?
– Туфта. Я узнавал: Нет в ИСМ никакой 4-й лаборатории. Даже
не слышали про такую. Дом 8 по Чернопосадскому переулку принадлежит Комитету,
как половина зданий в этом квартале. Я выяснил, что в этом особняке при Сталине
располагался один из отделов Спецлаборатории. Слыхал про такую?
Дронов помотал головой.
– Жутко засекреченная контора, где занимались химическими и
медицинскими экспериментами. Всякие там яды, психотропы и прочие бяки для
борьбы с фашизмом, империализмом и врагами народа. Они, похоже, и сейчас там
над чем-то мудреным химичат. Во всяком случае, работают тут сплошь одни
очкастые, вроде меня. Я уже всех в лицо знаю.
– А охрана что?
– Шестеро, их по рожам видно – без очков и не отмечены
печатью интеллекта. Через сутки работают, трое и трое.
– Трое – фигня, – успокоился Сергей.
