Сэнсэй говорит: если б вожжи не враз выпускали, а
потихоньку, страна оправилась бы, люди научились бы и работать, и зарабатывать.
Мудрый китайский человек Дэн Сяопин понимает: сначала нужно накормить голодных,
построить жизнеспособную экономическую систему, а потом уже свободу давать.
Голодный бездельник свободы не заслуживает, он от нее только дуреет. Наш же
генсек Горбушкин этой простой истины не понимает, оттого и катимся в тартарары.
А когда Сергей спросил, как же, мол, демократия, Иван
Пантелеевич только вздохнул. Нет, сказал, на свете никакой демократии. Есть два
типа людей – ведущие и ведомые. Подавляющее большинство людей, если им
свободами башку не дурить, будут счастливы, когда их кто-то ведет. Только
водители должны быть людьми толковыми, а не импотентами вроде нашего Меченого.
Веди за собой народ по-правильному, и никто тебя не попрекнет, что ты живешь
богаче и имеешь больше прав. Это тебе награда за то, что не только о своей
выгоде заботишься и не робеешь принимать общественно важные решения.
Про себя Дронов знал, что родился ведомым, но благодаря
Метроному переквалифицировался в ведущие.
Вон там, на той стороне реки, находится Место, где
шестнадцатилетний обглодыш Серый должен был закончить свою копеечную жизнь, а
вместо этого родился заново.
Недаром сердце выколачивает: токо-так, токо-так.
Мимо ряда автомобилей медленно шла стройная девушка в желтой
косынке. Что медленно – это нормально, когда Сергей в Режиме, всё вокруг
замедляется, но девушка двигалась как-то необыкновенно красиво, плавно. В руке
она держала ландыши.
Заметила, что Сергей на нее пялится, подошла, улыбнулась –
он остолбенел.
К красивым телкам Дронов привык, но рядом с этой царевной
артистки и манекенщицы, с которыми он обычно хороводился, были кошки драные. А
тут незнакомка еще протяжным жестом сдернула с головы косынку. По плечам,
колыхаясь неспешными волнами, рассыпались медового цвета волосы, и над ними –
честное слово – полыхнуло золотистое сияние!
Режим отключился так же неожиданно, как перед тем врубился.
То-так, то-так, зачарованно стучало сердце.
Сергей высунулся из окна.
– Тебя как звать?
Она молчала. Уже не улыбалась, глядела на него очень
внимательно и серьезно. Глаза у нее были огромные, с зеленым отливом. Такого
цвета он никогда не видел.
Почему она не отвечает, подумал он.
И вдруг понял. Нет, почувствовал.
Он должен сам угадать ее имя, это очень важно! Не угадаю –
всё. А что «всё», и сам не знал.
Дикая была мысль, даже идиотская, но Дронов в ней почему-то
не усомнился.
Ужасно волнуясь, он спросил:
– Мария?
И она кивнула. Угадал!
– Поедешь? Со мной? – робко проговорил он, потому что это
сейчас было главнее всего.
Она по-прежнему молчала, глядя ему в глаза.
Не поедет, обреченно подумал он. Такая королевна – и хрен
знает с кем, хрен знает куда…
Но девушка по имени Мария вдруг кивнула. Не задорно, не
радостно, а грустно. Или – точнее – обреченно.
Сорвался Дронов, чуть не грохнулся с высокой ступеньки,
что-то ноги плохо держали. Обошел вокруг джипа, причем еще дважды споткнулся,
потому что не сводил с Марии глаз. Открыл дверцу. Хотел взять девушку за руку,
но не решился.
– Садись.
Она ступила на подножку, чуть замешкалась, и Сергей бережно
придержал тонкий локоть.
От этого легкого прикосновения затаившийся Метроном
встрепенулся, перескочил на дробное «токо-так».
И в кресло она садилась бесконечно долго, он прямо весь
истомился – не передумала бы.
Зато когда вернулся на водительское сиденье, развернулся и
дал по газам, над дорогой только взвилось облачко
Глава девятая
Слово из книжек
голубоватого дыма.
Сергей, хоть и мчался на сумасшедшей скорости, сначала
смотрел только на Марию. Из-за этого на повороте чуть не вылетел в кювет, едва
успел вывернуть руль. Ужасно испугался – не за себя, за нее. Любая другая
женщина от такого бешеного зигзага взвизгнула бы, но эта не издала ни звука.
Даже головы не повернула, глядела прямо перед собой.
Что это она все молчит? Хоть бы слово сказала.
Теперь он следил за дорогой, вел машину осторожно, на
восьмидесяти, а из-за Режима казалось, что джип еле ползет.
Стараясь не частить и поотчетливей выговаривать слова,
Сергей спросил:
– Ты где живешь, Маш? В Лычково?
Так называлась деревня, около которой она торговала цветами.
Молчит, будто не слышит. Попробовал еще раз:
– Марусь, тебе лет-то сколько? С родителями живешь или…
Голос у него дрогнул. Про «или» – что у нее есть муж или кто
там – и думать не хотелось.
Опять не удостоила ответом. Будто не слышала. Сергей
подумал: может, ей не нравится, как я ее называю – Маша, Маруся? Сделал третий
заход:
– Нет, правда. Мария, ты с кем живешь-то?
Только тут она на него взглянула, и он понял: да, ее надо
называть полным именем – «Мария».
Но рта все равно не открыла, показала один палец, с розовым,
неровно подстриженным ногтем.
– Одна? Кивнула.
– Ты чего, немая? – наконец дошло до Дронова. Грубо спросил,
неловко. Но Мария не обиделась.
Коротко улыбнулась. Слегка наклонила голову (то ли отвечая
«да», то ли в каком другом смысле) и снова стала смотреть на дорогу.
Ну и хорошо, что немая, сказал себе Сергей. Наверно, из-за
этого она такая особенная. Ведь не просто же красивая, а именно особенная. Не
была б немая, несла бы сейчас какую-нибудь дребедень, всё впечатление бы
поломала.
– Слушай, Мария, хочешь пожить у меня? – кинулся он как
головой в омут. И затараторил, позабыв, что нормальный человек такую
скороговорку разобрать не смог бы. – Нет, ты не думай, просто пожить, ничего
такого. У меня дом большой, в Жучиловке. Один живу.
Она опять повернулась, уставилась на него долгим взглядом,
как тогда.
