Туфта, фикция всё это кооперативное движение и так
называемая «легализация теневой экономики». Прав тесть: прикрытие для
номенклатурных ворюг, чтоб безбоязненно воровали. Никогда ничего путного в этой
стране не будет (это Роберт уже сам вывел), никакой частной инициативы,
никакого «капитализма с человеческим лицом». Как были пустые прилавки, так и
останутся. Весь капитализм – мальчишки с мертвыми глазами, которые сначала
мазнут грязной тряпкой по чистому стеклу, а потом нагло требуют рублевку. Бабка
со своим антисанитарным печевом. Да сорваннные вопреки всем запретам ландыши,
которых в подмосковных лесах скоро вообще не останется.
Тут как раз подошла цветочница.
На ней был старый плащ болонья, какие сто лет уже никто не
носит, и резиновые сапожки, слишком широкие для тонких лодыжек. Из-под косынки
выбивалась прядка густого медового цвета, который весьма популярен у
фирм-производителей краски для волос, но в природе встречается крайне редко.
Про девушку Роберт подумал: какая некрасивая, бедняжка. Лицо
треугольником, рот широченный, вздернутый нос. Даже большие, устало прикрытые
глаза не спасают, скорей наоборот. Какой-то лягушонок с глазищами стрекозы.
Цветочница молча протянула в опущенное окно букетик.
– Срывать в лесу ландыши запрещено законом, – строго сказал
ей Дарновский. – Или вы не знаете?
Ждал, что сельская жительница огрызнется, но она промолчала.
И выражение лица какое-то странное. Точнее сказать, на ее лице не было никакого
выражения, чего с людьми вообще-то не бывает. Заслуженный антрополог Роберт
знал это точно.
Чокнутая, догадался он. Поэтому по-сиротски одета и рта не
раскрывает.
На секунду стало любопытно, а что у такой крэзанушки
делается в голове?
Посмотрел в стрекозьи глаза, которые в первую секунду
оказались синими-пресиними, потом, как полагается, на мгновение сверкнули
зелеными огоньками и снова засинели.
Поразительно, но никаких мыслей Дарновский не услышал.
Полный сон разума, что ли? Никаких эмоций или хотя бы бредовых образов? Впервые
он сталкивался с таким феноменом – чтоб внутри у человека царила полная тишина.
Но вдруг раздался негромкий и очень красивый, никак не
соответствующий невзрачной внешности голос.
– Счастливого пути, – сказал голос.
И что-то с Робертом произошло. Причем не со слухом, а со
зрением.
Услышав пожелание, Дарновский от неожиданности сморгнул, а
когда через долю секунды поднял веки, то обмер.
Нет, он не увидел ничего нового. Он увидел по-новому.
То же девичье лицо, и черты те же, но, Господи, какой
изысканный контур лица, какой нежный рот, какой точеный, будто высеченный из
алебастра нос! А светящаяся изнутри кожа!
Ёлки, да она красавица, фантастическая красавица, потрясенно
подумал Роберт. Как это я сразу не разглядел!
А глаза-то, глаза! Солнечный свет в синей воде.
И, как человек, испорченный рефлексией, сам на себя
скривился. «Солнечный свет в синей воде». Поздравляю, Роберт Лукич, с
пошлостью. Фи! «Придите на цветы взглянуть, всего одна минута, приколет розу
вам на грудь цветочница Анюта».
Он встряхнулся, отгоняя наваждение. Отвел глаза.
Из бардачка, где лежали пятерки для гаишников, достал
бумажку, протянул в окно.
– На, держи. Да не надо мне твоих ландышей, – отмахнулся от
букетика.
Тут как раз ряд двинулся, и Роберт нажал на газ.
Пока медленно ехал по мосту, всё качал головой.
Что это было? Что за трансформация, вернее перекос в
восприятии, ведь сама-то девушка какой была, такой и осталась? А если она в
самом деле так хороша, почему он не увидел ее феноменальной красоты сразу же?
Странно, что музыка почти стихла, он не мог разобрать
мелодии.
Вдруг Роберт дернулся.
Цветочница сказала: «Счастливого пути» – он отчетливо
слышал. Но ее губы не шевельнулись, он же смотрел на них!
Значит, она так подумала? Искренне пожелала незнакомому, да
еще нагрубившему ей человеку счастливого пути? Поразительно.
Он по инерции докатил до конца моста, и очнулся, лишь когда
до цели поездки, того самого рокового поворота, оставалось всего ничего.
Что ты делаешь, идиот? Вернись!
«Упустил счастье», мелькнула неожиданная, совершенно
внерациональная, но оттого еще более поразившая его мысль. Какое счастье,
почему упустил, Роберт не понял, но чувство утраты – огромной, невозвратной –
обрушилось на него и заставило задохнуться.
Не доехав до поворота какие-нибудь две сотни метров,
Дарновский сделал то, чего никогда себе не позволял и за что всегда осуждающе
сигналил другим водителям: нагло, перед самым носом у встречных «жигулей»,
развернулся через двойную. Его, конечно, тоже обдудели. Плевать.
Он гнал машину назад, на ту сторону реки, хотя был уверен,
что девушки там уже нет. Ушла, исчезла. А может быть, ее вообще не
существовало.
Движение остановилось в обе стороны. Прямо посреди моста
застрял грузовик, шофер возился под открытым капотом.
Черт, черт, черт!
Роберт вышел, приподнялся на цыпочки, пытаясь углядеть на
том берегу девушку.
Не исчезла!
Вон ее желтая капроновая косынка! Цветочница стояла у
здоровенного джипа с тонированными стеклами, протягивала свои букетики.
Роберт чуть не расплакался от облегчения. Еще минута-другая,
и он снова увидит солнце в синей воде!
Нервишки-то не того, сердито усмехнулся он, смахивая
навернувшуюся слезу. Лечиться надо.
Мария
А времена настают хорошие, правильные, думал Дронов,
постукивая пальцами по рулю. Джип стоял на месте, перед мостом образовалась
пробка. У кого есть мозги и энергия, наконец-то могут по-человечески жить.
Кругом строительство, и дома по большей части богатые, кирпичной кладки. Видок
пока, конечно, некрасивый. Не умеют у нас культурно строить. Нет чтоб сначала
дорогу хорошую провести, вагончики поставить для рабочих. Развезут грязюку, загадят
все вокруг. Но ничего, со временем научатся.
