С музыкой, которая теперь звучала в нем неумолчно, прямо
rock around the clock[2], Дарновский свыкся довольно быстро. Она была с ним все
время, даже во сне. То мелодичная, то по-авангардистски нервная, то вовсе как
ногтем по стеклу. Через пару дней он ее уже почти не замечал. Ну, лабает себе и
лабает, непосредственного отношения к действительности этот акустический
феномен не имел. Такой концерт без заявок радиослушателей. Единственное – Роб
начисто перестал гонять маг, а до аварии только и делал, что кассеты менял.
Диско не признавал, только хард-рок или, под настроение, Элвиса. Однако на
внутреннюю музыку механическая никак не ложилась, получалась фигня. Если
нон-стоп, начавшийся в башке 10 мая, не прекратится, маг и кассеты можно
продавать, больше не понадобятся.
Но музыка – хрен с ней. Куда больше Роба занимал Подарок.
Инструмент это был многообещающий, но в обращении явно непростой, требующий
навыка. К тому же не снабженный инструкцией по эксплуатации.
Именно этим – освоением своих новых способностей –
Дарновский и решил заняться, благо времени было достаточно, брат Зинпрокофьевны
дал жертве катастрофы освобождение от занятий до самого конца учебного года.
В школе про аварию, конечно, узнали. Звонила и классная
руководительница, и староста, и даже Регинка, но Роб велел мамхену к телефону
его не подзывать. Ну их всех в болото, тут, как говорит принц Гамлет, имелся
магнит попритягательней.
Итак, механизм Дара (это слово звучало, пожалуй, лучше, чем
Подарок) в сущности прост, размышлял десятиклассник. Достаточно встретиться с
кем-то взглядом, а потом слышишь его мысли и внутренний голос, который может
дать ключ к пониманию самой сути этого человека.
Теоретическая часть, таким образом, была более-менее ясна.
Теперь требовалось проверить ее на практике. Укрепить экспериментальную базу.
С опытами на живом мамхене Роб завязал, себе дороже. Лучше
потренироваться на посторонних.
И вот день полевых испытаний настал.
Утром, едва Лидочка Львовна ушла на работу, обладатель Дара,
отчаянно волнуясь, предпринял первую вылазку, пока недальнюю – в собственный
подъезд, к почтовым ящикам. Стоял, кряхтел, лязгал замочком, вроде как ключ
застрял.
Первые двое жильцов забрали почту, не повернувшись к
школьнику и, стало быть, не подставив ему взгляда. Потом спустилась толстая
тетка с пятого что ли этажа, и Роб нарочно громко с ней поздоровался. Она
обернулась всего на каких-нибудь полсекунды – оказалось, что для прочтения
(вернее прослушивания) мыслей хватает и этого. Подслушанная мысль, правда, была
не шибко содержательная: «С восьмого что ли. Или с седьмого. Сын этой,
библиотекарши. Сахар, сахар. И творог, если есть».
Тут было важно вот что. Про сахар и творог тетка додумывала,
уже отвернувшись, а все равно было слышно, только голос стал потише. Значит,
всё время пялиться человеку в глаза не обязательно? Подглядел, потом
отвернулся, а голос какое-то время продолжает звучать. Так-так.
Окей, вышел Роб во двор и провел Эксперимент-2: на миг
встретился глазами с дворником и засек по часам, сколько времени слышит чужие
мысли без визуального контакта. Оказалось, что, если отключиться от посторонних
звуков и малость поднапрячься, то довольно долго – целых 25 секунд. Так что
наслушался и про собак, которые гадят где ни попадя, и про их хозяев, которых
надо бы мордой в собачье дерьмо, и про какого-то Лифанова, который, если
сегодня не отдаст трояк, то надо ему рыло начистить. Робу сейчас всё было
интересно, даже про Лифанова.
Осмелевший и охваченный исследовательским драйвом, он вышел
на людную Новогиреевскую улицу, с жадным любопытством заглядывая встречным в
глаза.
Ни единого сбоя! Если удавалось перехватить чей-то взгляд, в
нем непременно мелькала зеленая искра, и тут же раздавался внутренний голос.
Многое из подслушанного было непонятно. Оказывается,
большинство людей думают коротенькими обрывками фраз, отдельными словами,
причем довольно часто словами несуществующими, очевидно, придуманными для
семейного, а то и вовсе сугубо личного употребления. У Роба в его внутреннем,
не предназначенном для посторонних лексиконе тоже имелись такие словечки.
Например «крыс» – это про человека с неприятным, хищным фейсом. Или «ляка» – про
фигуристую герлу. К примеру, подслушал бы кто-нибудь, как он вон про ту парочку
подумал: «Такая ляка, а с таким крысом», тоже ни фига бы не врубился.
Поразительней всего было то, что люди совершенно не
чувствовали, что встречный паренек копается у них в головах. Даже жалко их
стало, дурачков доверчивых. Понятия не имеют, как это опасно – подставлять свой
взгляд чужому человеку.
Один встречный оказался прибалтом – не то латышом, не то
эстонцем. Его внутренний голос Роб тоже услышал, но ни банана не понял, лишь
уловил общее ощущение тревоги и выхватил слово «прокуратура». Выходит, люди
думают на определенном языке?
Чтобы проверить, специально съездил на улицу Горького, к
гостинице «Националь», и долго топтался там, подслушивая иностранных туристов.
Расстроился, потому что в англоязычных мыслях почти ничего не разобрал,
несмотря на спецшколу.
А потом приключилось одно событие, вроде само по себе
малозначительное, но произведшее в жизни Роберта Дарновского прямо-таки
революционный переворот.
Возле «Националя» подошел к нему человек в штатском, взял за
рукав:
– Ты чего тут маячишь? У иностранцев шмотки клянчить
собрался? А ну дуй отсюда. – Потом незнакомец вдруг сбавил тон, фальшиво
улыбнулся. – Или я зря на тебя бочку качу? Может, просто знакомого ждешь?
Но, посмотрев ему в глаза, Роб услышал: «Интеллигентик,
такие по мелочи не фарцуют. Не шурши, товарищ лейтенант. Тут, может, щука. Не
спугнуть. Третьего вызвать, этого в отделение и потрясти». Что такое на
внутреннем языке товарища лейтенанта означало слово «щука», Роб не знал, но
догадался – наверное, «серьезное дело» или «крупная добыча». Ну, а про
«третьего» ясно.
– Дяденька, я хотел значок поменять, – прикинулся Роб
идиотом и ткнул пальцем на лацкан куртки, где у него всегда висела эмблемка
«Спартак». Болельщиком Дарновский не был, в гробу он видал футбол, а значок
носил, чтоб новогиреевская шпана, сплошь спартаковские фанаты, не приставала.
– Я тебе поменяю. – Взгляд лейтенанта потух, мысль же
прозвучала следующая: «Ёлки, до обеда еще два часа». – Вали отсюда. Чтоб больше
я тебя тут не видел.
