– А-а-а-а-а, явииилсяааа, – пропел отчим, издевательски
растягивая звуки. – А бреехааали чтооо под автообус поопааал. Надуууть
хотееелиии? Рожнооовааа еще никтооо нее надуувааал. Зааходиии, миил чеелоовеек,
гооостееем бууудешь.
Медленно, со вкусом стал отводить правую руку, сжимая пальцы
в кулак. Уверен был, сволочь, что никуда Серый не денется. Не посмеет ни
убежать, ни даже закрыться от удара. Не торопился, растягивал удовольствие.
Мохнатый кулачище двинулся к лицу Серого, целя точно в нос.
Это у Рожнова, когда особенно осатанеет, такая манера: сначала ослепить ударом
в нос, чтоб ты захлебнулся кровью, потом левой под дых, дальше сшибет на пол
локтем по затылку, ну а напоследок отработает ногами, сколько запалу хватит.
Но сегодня что-то очень уж вяло он разворачивался. Должно
быть, перепил. Серый успел присесть, и кулак со всего маху двинул по косяку.
Хряснуло солидно так, смачно.
– А-а-а, ёооо… – заматерился было отчим, но Серый, боясь
второго удара, толкнул его ладонью.
Не сказать чтоб сильно, однако Рожнов отлетел в коридор,
бухнулся об стену и сел на пол.
Глаза у него недоверчиво выпучились. Из разбитой об дверь
кисти сочилась кровь. А рожа из красной, злобной, вдруг стала серой,
напуганной.
И сделалось тут Серому очень хорошо, просто-таки
замечательно.
Он подошел и двинул отчиму ногой по уху – голова мотнулась
влево.
Потом с другой стороны – голова дернулась вправо.
Рожнов зажмурился и захрипел.
– Еще когда хавало на меня разинешь – хребет сломаю. А за
мать вообще убью! – пообещал Серый. – Узнаю, приеду и убью.
Перешагнул через съежившегося отчима и пошел в комнату. Взял
аттестат за восьмилетку, свидетельство о рождении (паспорт, жалко, в больничке
остался). Одёжи прихватил.
Потом на кухню двинул. Очень жрать хотелось.
Только пусто было в холодильнике, шаром покати. В окно
светило яркое солнце, Серый от него сощурился.
Хоть воды попить.
Из водопроводного крана выдулся радужный пузырек. Медленно,
очень медленно полетел вниз, со звоном ударился о жесть раковины. Цок!
Токо-так, токо-так, токо-так! – откликнулась бешеная дробь в
висках.
Глава четвертая
Опыты
В Первой градской, куда мамхен перетащила-таки сынулю из
райбольницы, диагноз подтвердили: физических травм нет, а про удивительную
психическую аномалию Роб помалкивал. Был приглашен знаменитый неврологический
профессор Кацнельсон, но Дарновский изо всех сил изображал естественность и в
глаза светилу старался не засматриваться – боялся, чтоб выдаст себя, если снова
увидит зеленые искорки. Кацнельсон тем не менее что-то такое унюхал. Может,
именно из-за того, что десятиклассник упорно отводил взгляд.
Приговор светила был таков:
– Сильное потрясение, но это неудивительно. Последствия
столь серьезной психической травмы непредсказуемы. Существует так называемый
SS, Survivor Syndrome, очень сложное и недостаточно изученное наукой явление.
Ясно одно: как всякому, кто выжил в катастрофе, вам предстоит заново
выстраивать отношения с жизнью. Вы как бы родились во второй раз, вернулись в
состояние новорожденного младенца. Вам предстоит снова учиться всему: ходить по
улицам, ездить в транспорте, налаживать отношения с окружающим миром. Не суетитесь,
не подгоняйте себя. Процесс это медленный, чреватый всякого рода рисками и
неожиданными открытиями.
И Роб воспользовался советом профессора, даже не
подозревавшего, до какой степени он попал в точку.
Новорожденным младенцем десятиклассник Дарновский себя не
чувствовал. Тут скорее было уместно другое сравнение: вроде как жил человек до
семнадцати лет слепым и вдруг прозрел, научился видеть – ну, пускай, не весь
окружающий мир, а окружающих людей. И они оказались вовсе не такими, как этот
человек воображал себе на основании данных слуха-нюха, осязания и чего там еще,
ах да, вкуса.
Люди были одновременно и проще, и сложнее, чем Роб думал. А
главное страшнее.
Взять того же Кацнельсона. Один разок заглянуть ему в глаза
все же пришлось – когда тот светил в зрачки фонариком. Ну, разумеется,
вспыхнули искры. И раздался настоящий голос профессора, дряхлый-предряхлый, как
у столетнего старика. «Выжил, – тоскливо сказал спрятанный в психоневрологе
старикашка. – Зачем выжил? Заурядный, некрасивый, прыщи, лживые глазки. А
Мишенька… Лучше бы этот лежал с раздавленным лицом… Стоп. Стоп. Стоп.
Спокойно».
На «заурядного» и «некрасивого» Роб страшно оскорбился, но
потом, уже после консультации, узнал от заведующего отделением (того самого,
брата Зинпрокофьевны), что у светила в прошлом году сын разбился на мотоцикле –
его переехала автофура.
Кацнельсону этому теперь, наверно, на всех молодых парней
смотреть тошно, успокоил себя Дарновский.
А когда ехали из больницы домой, вышло еще хуже. Ненарочно,
само получилось, заглянул мамхену в глаза и подслушал такой текстик – чуть не
рухнул: «Слава богу, всё хорошо, всё хорошо, домой, винегрет, рассольничек,
котлетки его любимые, потом в кровать, доктор про крепкий сон, и можно к
Рафику, можно, теперь можно, ах ты, ах ты, трусики поменять, лифчик черный, с
кружавчиками…»
Роб пришел в ужас. Рафик – это наверняка Рафаил
Сигизмундович, мамин однокурсник, плешивый, с пузечком, весь воротник в
перхоти. Что-то он в последнее время в гости зачастил, но Робу, конечно, и в
голову не приходило. У мамхена любовник?! Лифчик с кружавчиками? Это в сорок
четыре года?!
Мамхен додумывала что-то такое вовсе порнографическое, но
Роб зажмурился, затряс головой.
– Что? Что? Голова болит? – переполошилась мамхен. – Я
хотела вечером в библиотеку заскочить, в каталоге поработать, но если тебе
нехорошо…
– Нет, мне жутко хорошо. Лучше не бывает. После
катастрофы-то, – мстительно сказал он.
В общем, с самого начала стало ясно, что жизнь с Подарком
Судьбы (так Роб окрестил свою новообретенную способность) это не только розы.
Штуковина занятная, но в то же время и опасная. Можно такого наслушаться, что
не зарадуешься.
Об этом он и думал в первый послебольничный день – как жить
дальше.
