— По-твоему,
это грех, если девушка хочет реализовать свои возможности? — воскликнула
она с излишним нажимом, словно начинающая актриса, пробующаяся на роль.
— Реа…
как? — переспросила старуха.
— Реализовать
свои возможности, бабушка. Понимаешь, что это значит? Ты свои возможности
реализовала, стоя у плиты, а я молода и хочу реализоваться по-своему, —
решительно заявила юная внучка.
— Стоит ли
делать такие вещи, если их и не выговоришь, язык сломаешь, когда здесь рядом, у
тебя под боком, есть все, что нужно? — Старуха провела рукой по
лбу. — Когда я была молода, нищета была такая, что смотреть больно. Мясо
ели только на Пасху да на Рождество. Я была тупая, как коза. Учительница в
школе меня держала на первой парте, рядом со своим столом. Читать-считать она
меня не учила, а давала штопать носки да чинить белье. Говорила: «У тебя,
Джаннина, руки золотые. Зачем тебе учиться писать? Для женщины главное — уметь
шить и готовить. Так и семью прокормишь». Так у меня все и вышло. Сперва в поле
работала, потом на кухне. Вырастила сына, внуков подняла. И тебя, дуреху, тоже.
Девушка упрямо
покачала головой. Из кухни донеслись возбужденные голоса, и они обе
насторожились.
— Мама
ссорится с Антаресом, — определила Мария.
Антаресу, старшему
брату Марии, было двадцать шесть лет, но Роксана требовала от него
беспрекословного подчинения, как от малого ребенка. Вся вина молодого человека
состояла в том, что дух новаторства заставлял его предлагать для включения в
меню экзотические блюда, которые семья считала оскорблением хорошего стола.
— Главное,
чтоб еда была сытной, болван, — твердила Роксана грубоватым грудным
голосом.
— Главное —
качество и стиль, — стоял на своем Антарес, мечтавший открыть собственное
современное заведение на набережной Порто-Канале в Чезенатико. Честолюбивые
замыслы сына доводили мать до белого каления: она твердо верила, что любая
попытка выйти за пределы магического круга семьи и родной деревни приведет к
гибели.
Бабушку эти
ежедневные перепалки только забавляли, а Марию раздражали, лишь укрепляя в ней
уверенность в собственной правоте и стремлении искать самостоятельной жизни на
стороне.
— Они
невыносимы, — вздохнула девушка, энергично взбивая на голове бабушки
серебряные завитки прически.
— Добрая
ссора никому не вредит, — добродушно усмехнулась старуха.
Острый слух Марии
уловил вдалеке нарастающий шум мотора. Она пришла в смятение.
— Я на
минутку выйду на дорогу, — сказала она, заметно краснея, и уронила щетку и
гребешок на колени бабушке.
— Что там, на
дороге, медом, что ли, намазано? — лукаво спросила старуха.
— Не выдавай
меня, бабушка, я сейчас вернусь, — умоляюще попросила Мария.
Старуха понимающе
кивнула.
— Не торчи
там долго, — проворчала она, и в ее смягчившемся взгляде промелькнуло
далекое воспоминание.
Мария обогнула
дом, пересекла пустынную в этот час автомобильную стоянку, которой вскоре
предстояло заполниться машинами воскресных посетителей, и жестом заставила
замолчать Лилу и Москино, двух громадных полканов неопределенной породы,
решивших поприветствовать ее радостным лаем.
Шоссе, обсаженное
по обеим сторонам высокими тополями, было пустынным, но Мария знала, что
вот-вот из-за поворота покажется машина Мистраля. Она поправила рукой густые и
длинные огненно-рыжие волосы, облизнула губы и несколько раз ущипнула себя за
щеки, чтобы казались румяней. Потом одернула короткое небесно-голубое ситцевое
платьице с рисунком в виде веток цветущей мимозы. Шум мотора приближался, и,
когда из-за поворота вылетела переоборудованная Мистралем малолитражка, еще
более яркая, чем ее волосы, сердце чуть не выскочило у нее из груди. «Алый
метеор», как она его называла, заставлял трепетать самые потаенные струны ее
души. Послышался визг тормозов, и машина остановилась прямо перед ней. Красивое
смуглое лицо показалось в окне.
— Привет,
Мария, — раздался звучный голос. — Что ты делаешь?
— Может, тебя
жду. Что скажешь? — ответила она, не трогаясь с места.
— Скажу, что
ты мне очень нравишься, — ответил он, лукаво поглядывая на нее. Мистралю
тоже исполнилось восемнадцать, и он был несказанно хорош собой. Мария просто
умирала, глядя на его гибкое и сильное тело, на решительные черты лица. Она не
сводила с него глаз, пока он вылезал из машины. На нем были линялые джинсы и
черная футболка: его обычный наряд. Упрямое выражение смягчилось ослепительной
улыбкой. На смуглом лице, под шапкой черных вьющихся волос, ярко блестели
голубые глаза.
— Что ты так
смотришь? — спросил он, решив, что внимание девушки привлек какой-то
непорядок в его одежде. — Я что, испачкался?
— Ну,
совершенно чистым ты не бываешь никогда, — двинувшись ему навстречу,
пошутила Мария. — Уж если ты не копаешься в машине, значит, лежишь под
ней.
— Тебе не
нравится? — насупился Мистраль.
Он стоял,
прислонившись к дверце, сунув руки глубоко в карманы. Мария знала, что
латаная-перелатаная малолитражка ему куда дороже собственной жизни.
— Ну что ты,
я просто восхищаюсь, — призналась она.
— Ты мне тоже
очень нравишься, — прошептал Мистраль, положив сильные руки ей на плечи.
Марию охватило
глубокое, невыразимо сладкое волнение. Он попытался притянуть ее к себе, но она
инстинктивно отпрянула.
— Зачем ты
приехал? — спросила она кокетливо.
— Потому что
ты ждала.
Оба разразились
открытым ребячьим смехом.
Они познакомились
весной, когда Мария пропорола гвоздем шину велосипеда. С тех пор она стала
ездить на работу еще охотнее, чем раньше: ведь мастерская, где он работал,
находилась на самом въезде в Чезенатико. Они здоровались, украдкой обнимались,
и она уезжала в «Салон красоты» синьоры Ванды, когда-то обучавшейся во Франции,
у самого Кариты в Фобур-Сент-Оноре. Когда мать ругала Марию за упорное
нежелание оставить работу у Ванды, Адельмо вступался за нее:
— Увлечение
пройдет, вот увидишь, мы еще сделаем из нее отличную стряпуху.
Но Мария терпеть
не могла кухню, и, когда заставляли стоять у плиты, ее начинало по-настоящему
тошнить.
— Учись
перемешивать крем медленно, не торопясь, все время в одном направлении, а то
будут гузки, — говорила ей старуха.
— Сгустки,
бабушка, — поправлял ее Антарес, фанатичный приверженец точности.
— Какая
разница? Главное, чтобы крем был хороший, — уклонялась от критики старуха.
Бабушкина кухня
славилась по всему краю, но сама она, когда стряпала, не пробовала на вкус ни
еды, ни вина, определяя готовность и качество блюд нюхом. Нос ее являл собой
целую химическую лабораторию, гарантирующую точность диагноза. Однако Мария
предпочитала аппетитным ароматам стряпни легкомысленное благоухание «Салона
красоты».
