Джордано подошел к
столу, где был сервирован первый завтрак. Он почти не спал прошлой ночью и
чувствовал себя разбитым. Сара пыталась убедить его немного поспать, перенести
совещание на вторую половину дня, но он не послушался: «Блю скай» была его
жизнью, он слишком близко к сердцу принимал судьбу команды, а на Мистраля
смотрел как на родного брата.
Он налил себе
большую чашку кофе. Джордано любил пить кофе обжигающе горячим, без молока и
сахара, считая, что нет в мире лучше средства против стресса и нервных срывов.
Вот и сейчас он проглотил содержимое чашки одним духом, отлично, впрочем,
понимая, что на сей раз патентованное средство не поможет ему обрести желанный
покой.
Хороший спортивный
менеджер не может позволить своим пилотам, в нарушение правил игры, рисковать
жизнью людей и миллиардными капиталовложениями спонсоров. Если в команде
отсутствует чувство товарищества, в этом нет вины проектировщиков, механиков,
доводчиков, гонщиков: ответственность лежит на спортивном директоре. Джордано
прекрасно это знал, как знал и то, что ему придется давать отчет о происшествии
с Мистралем Джанни Штраусу. Штраус-младший унаследовал от великого Петера
сознание собственной значительности, но — увы! — не деловые качества. При
одной мысли о встрече с ним, о необходимости вступать в объяснения и читать
покаянную молитву бедного Джордано прошибал холодный пот. И тут, словно демон,
вызванный к жизни его воображением, Джанни Штраус вошел в комнату, не постучав
и не удостаивая присутствующих ни единым знаком приветствия.
Ему было около
сорока. Худощавый, нервный, с бледным лицом и светлыми, уже редеющими на висках
волосами, он смотрел на окружающих сквозь очки в золотой оправе холодным и
острым как сталь взглядом больших голубых глаз.
Говорили, что он
как две капли воды похож на свою мать, талантливую пианистку. От нее Джанни
унаследовал страсть к музыке. Он даже закончил Венскую консерваторию по классу
фортепьяно и держался вдалеке от отцовских дел до самой смерти Петера,
оставившего ему в наследство все свое несметное состояние, включая «Блю скай».
Джанни остановился
у дверей и обвел собравшихся пронизывающим ледяным взглядом. Наконец его глаза
остановились на лице Джордано, и тот почувствовал, что его берут на мушку для
прицельного выстрела.
— Во что нам
встанет эта милая шутка? — холодно осведомился Джанни. Он не любил
автоспорта, ничего не смыслил в «Формуле-1» и питал глубокую личную неприязнь к
гонщикам, вероятно, завидуя их силе, смелости и напористости. Кроме того, ему
вообще не нравилась организованная отцом рекламная кампания, которую столь блестяще
проводил в жизнь Джордано Сачердоте. Джанни был убежден, что вся эта затея с
командой «Формулы-1» есть не что иное, как дорогостоящий передвижной балаган
для увеселения сотни служащих и непосредственных участников.
Подобное
представление нового хозяина о команде «Блю скай» было в корне ошибочным:
громадные капиталовложения полностью окупались рекламной отдачей. И директор
команды, и сам Джанни Штраус прекрасно это понимали.
Мастерские в
Рэмзгейте, графство Кент, в получасе езды от Лондона выпускали шесть машин в
год, только две из которых участвовали в соревнованиях, и потеря одного из
«болидов» была весьма чувствительной.
— Я задал
вопрос, — сухо повторил Штраус.
— Ты
прекрасно знаешь, во что нам это встанет, — ответил Джордано, изо всех сил
стараясь сохранить спокойствие. — Но невозможно подсчитать, во что эта,
как ты говоришь, «милая шутка» обойдется Мистралю.
— Вот
именно, — кивнул Джанни Штраус, несколько сбавив тон. — Однако мы
знаем, кого нам за это благодарить, — прошипел он, переводя взгляд на молодого
аргентинца.
— Ценю твой
лаконичный стиль, — насмешливо заметил Ромеро. — Кому, как не тебе,
бросать первый камень, ты ведь у нас праведник безгрешный, — добавил он с
вызовом.
В гостиной
воцарилось молчание, Джордано и Андреа не сводили глаз с хозяина и пилота.
Рауль, казалось, не испытывал ни малейшего трепета перед могущественным
магнатом.
— Кому, как
не тебе, — повторил он, нанося новый удар по шляпке уже забитого
гвоздя, — возносить хвалу достойным и наказывать грешников.
Штраус
презрительно усмехнулся:
— Ну разве ты
можешь устоять, когда представляется случай разыграть сцену из пошлого
латиноамериканского телесериала?
Джордано Сачердоте
понял, что пора вмешаться. Происшествие на автодроме в Монце потрясло его до
глубины души, однако то, что происходило сейчас, нравилось ему не больше. Он
мог только догадываться, на что намекает Штраус, но предпочитал оставаться в
неведении.
Его лучший пилот
едва не погиб, они потеряли кучу денег, надо было оградить репутацию «Блю скай»
и с честью дойти до конца спортивного сезона. Он был спортивным директором, и
теперь ему предстояло спасти то, что еще можно было сохранить.
— Во всем
виноват я, — сказал он, поворачиваясь к Джанни. — Я не сумел удержать
этого парня в узде. С другой стороны, — и я это говорю не для собственного
оправдания, — породистых лошадей не так-то легко объездить. Возможно, я
старею, теряю хватку. Ясно одно: несчастный случай произошел в результате моего
попустительства. Поэтому я считаю, что нам с тобой надо кое-что обсудить.
Другим лучше при этом не присутствовать.
Джанни взглянул на
него с досадой.
— Я собираюсь
вообще прикрыть эту лавочку, — ответил он. — Даже продав все по самой
мизерной цене, я выручил бы не меньше сорока миллиардов. Неплохой глоток
кислорода по нынешним временам.
Ледяной ужас,
сковавший остальных, был именно той реакцией, на которую он рассчитывал, и
Джанни злорадно усмехнулся. Инженер Сориа почувствовал приступ жгучей боли в
желудке и стал лихорадочно вспоминать, где он оставил порошки «Маалокс»,
помогавшие ему контролировать хронический гастрит, мучивший его много лет и
просыпавшийся в минуты нервного напряжения. Этот подлый недоносок готов пустить
с молотка всю «конюшню», ставшую для него, Андреа Сориа, гордостью и смыслом
всей его жизни. Кому он собирается продать? С кем ведет переговоры? И что
теперь будет с командой? А его труды? Новаторские изменения, которые он вносил
в двигатель?
Молчание прервал
Рауль. Никто не ожидал от него таких слов, никто даже не подозревал о
неожиданно проявившейся стороне его натуры.
— Нет никакого
сомнения в том, что именно я несу ответственность за случившееся, —
спокойно сказал он, обращаясь к Джанни, — как, впрочем, и в том, что ты —
ненормальный ублюдок.
Штраус не
отреагировал на оскорбление.
— Продолжаешь
ломать комедию? — заметил он бесстрастно.
— Вероятно,
во мне взыграло чувство собственного достоинства, которого я раньше за собой не
замечал. Как бы то ни было, я собираюсь выложить тебе все. — Рауль смотрел
на него, не мигая. — Ты явился сюда и устроил всем нам допрос третьей степени.
А теперь еще и угрожаешь. Но за все это время ты не удосужился задать
один-единственный, действительно важный вопрос: как дела у Мистраля? Он по
всему миру рекламировал твои джинсы, он покрыл твое имя славой, завоевал для
тебя кучу наград. Можешь продать «Блю скай», если надумал, или оставить ее
себе, лично мне на это наплевать. Я больше не желаю иметь с тобой ничего
общего.
