– Нет, не буду. Ну, ну…
– … И будто от хрусталика этого во все стороны волны жизни расходятся. И любви. Нормальной человеческой любви. А если кому вместо любви чего-то другого захочется – власти, силы или денег много, – то он должен за это от хрусталика отломить кусочек и отдать… Заплатить, в общем. Вы, наверное, много за силу и власть заплатили, вот у вас и не осталось ничего от хрусталика. Обломок один торчит и зазубринами вам внутренности режет.
– Да ерунда все это! Сказки для сопливых неудачников! – вдруг резко оторвал голову от подлокотника Командор, качнувшись вперед, и тут же усмехнулся сердито, досадуя на свою слишком эмоциональную горячность. – Ты сам-то веришь во все это?
– Да. Верю. Это не ерунда. Это правда.
– Да эта правда, к твоему сведению, давно уже избита вдоль и поперек, пацан! Всякие идиоты из философов да литераторов на ней так отоспались, что целого места не осталось! Никогда не подбирай объедки чужого словоблудия, не примеривай их к себе. Не стоит.
Он замолчал, внимательно разглядывая Илью, потом хмыкнул и, чуть покривив губы, проговорил высоко и шепеляво, явно кому-то подражая:
– Извращение нравственности и человеческой морали ведет к уничтожению духа и физического тела… Сие есть природная закономерность…
– Но ведь это так и есть, наверное? – вдруг перебил его мальчишка, дернув острым кадыком. – Это же правильно, это именно так! Отчего вы смеетесь?
– Да я не смеюсь… Просто мысль эта не нова, мальчик.
– Ну и пусть, пусть не нова! И все равно… Сила не в силе и власть не во власти!
– Ну да. Сильные беспомощные распяли беспомощного сильного Христа… Знаем, слышали. По молодости даже и толковали по-своему. А только хрусталика, брат, все равно внутри себя не сохранишь, ни при каких обстоятельствах. Хоть ты сильным беспомощным будь, хоть беспомощным сильным… Ерунда это все!
– Да вы не сердитесь!
– А я и не сержусь!
– Нет, сердитесь… Я же чувствую. Вы очень сильно сердитесь. У вас лицо покраснело и руки дрожат. Ой, вам плохо, да?
– Да, что-то нехорошо… Черт бы тебя побрал с твоими… хрусталиками и зазубринами…
Тяжело обвалившись на спинку кресла, Командор ослабил удавку галстука, с силой потянул вниз застегнутый наглухо ворот рубашки. Мелкие пуговицы порскнули в стороны, рассыпались по ковру невидимками. Илья подскочил с ковра, застыл перед ним в неловкой позе.
– Вы скажите, что нужно сделать? Может, воды принести? Или таблетку? Где у вас тут таблетки лежат? А может, окно открыть?
Он заполошно заметался по большой гостиной, неумело дергая и вертя пластиковые ручки огромных фрамуг, потом ринулся искать воду, но не нашел, приволок забытую на барной стойке початую бутылку виски.
– Ни… Ничего… Не волнуйся, сейчас пройдет, – отирая дрожащей рукой холодный пот со лба, сипло проговорил Командор. – Сядь, не мельтеши…
– А может, скорую помощь вызвать? Ноль три?
– Да сядь, говорю! Твои за тобой скоро приедут, так что я помереть не успею.
– А… Откуда они узнают, что я у вас? Мы ж им еще не звонили… Мамин самолет еще не улетел, наверное.
– Твоя тетка видела в окно, как ты в мою машину садился. Так что погоди – скоро они сюда заявятся. Вот тут тебе и будет скорая ноль три! Ни тебе, ни мне мало не покажется.
– Да ладно… Семь бед, один ответ! Я же им объясню, что вы мне помочь захотели!
– Думаешь, поверят?
– Я думаю – да. Леська – она вообще такая, она всем верит и всех жалеет. Ее обманывают, а она все равно верит!
– Да не говори, и мой такой же… Ему говоришь – дурак, а он – вроде так и надо… Вроде и правильно, что дурак…
Поймав себя на этом сварливом стариковском тоне, он замолчал, глянул на мальчишку в большом изумлении. Между прочим, он даже и жест соответствующий произвел, то есть рукой махнул этак слабенько в сторону собеседника-мальчишки… Жест родителя, с любовью ворчащего на олуха сына. И тут же опустилась, накрыла толстым одеялом сонная вялость, и он снова слабо махнул рукой:
– Слушай, я подремлю немного, ладно? Чего-то… слабость одолела. Ты посиди тут, поиграй во что-нибудь…
Уронив голову на плечо, он и впрямь крепко заснул, задышал глубоко и ровно. И синеватая бледность сошла с лица, будто оттаяла, даже легкий румянец пробился сквозь видимую глазу брутальную небритость. Илька долго смотрел на пляшущий в камине огонь, потом встал, снова подошел к огромному, занимающему практически всю стену причудливому окну. Действительно, похоже на большой экран. Только движения на нем нет. Хотя если приглядеться… Снег утих, но верхушки сосен едва колышутся, дружно следуя порыву ветра, вон большая черная птица поднялась с ветки и исчезла в темнеющем небе, и влажная весенняя ночь тихо и незаметно крадется сверху, пробираясь по кронам деревьев. Он даже знает, чем она будет пахнуть, эта ночь. У нее удивительный, совершенно удивительный запах талого снега, хвои, молодого ветра и уже состоявшегося весеннего дня. А еще она пахнет предчувствием и беспричинной радостью дня завтрашнего. Сейчас, сейчас ночь доплывет до окна, ворвется в раскрытую фрамугу и…
Он глубоко вдохнул в себя воздух, улыбнулся, закрыл глаза. А когда их открыл, картинка на экране явно изменилась, то есть действительно включила в себя видимое глазу движение – человеческая фигурка пробиралась от дальней калитки к крыльцу, балансируя на узкой тропинке. Точно, это Андрюха за ним приехал. Вон такси у ворот стоит, из открытого окна дымок вьется. Водитель курит, наверное.
Ворота закрыты, Андрюха через калитку и прошел.
– Что, твои приехали? – вздрогнул он от раздавшегося за спиной голоса Командора. – Я слышал, машина подошла…
– Ага. Приехал Андрюха. Я пойду открою?
– Иди. Открой. Скажи, пусть зайдет, со мной поздоровается.
– Ладно…
Командор открыл глаза, осторожно повел плечами, прислушиваясь к затаившейся внутри боли, дотронулся ладонью до небритой щеки. Потом замер в ожидании, остановил взгляд в проеме гостиной.
– … Ну ты даешь! – послышался издалека, от входной двери, радостный голос Андрея. – Сбежать, значит, решился? Молодец… А чего мне не сказал? Я бы тоже тебя увез, и все дела.
– Да ладно… А моя мама сильно ругалась? – перебил его звонким фальцетом Илья.
– Ну, как тебе сказать… Она, как мне показалось, это дело вообще очень уважает. Чтоб ругаться. Чтоб на всех подряд. И по любому поводу. Так что…
– А Леська где? Дома осталась?
– Нет. В машине сидит. Мы же за тобой прямо из аэропорта пригнали. Так что собирайся, домой поедем. Сейчас с отцом поздороваюсь, и поедем…
Они появились в проеме гостиной, и выражение лица Андрея тут же приобрело вежливо-холодноватый оттенок, будто он с силой впихнул в себя порцию приличной сдержанности и она застряла в глотке инородным для организма телом – ни туда ни сюда. Командору подумалось, что такое именно лицо бывало у Андрея на заседаниях совета директоров – растерянное и надутое одновременно. Он улыбнулся, поздоровался грустно:
