Она выдохлась аккурат у подземного перехода. Остановилась враз, тяжело переводя дух и с сожалением глядя на ступеньки, ведущие вниз. Отец подбежал, цепко схватил пальцами за предплечье, дышал над ухом, как загнанный конь, сильно раздувая ноздри.
– Отпусти… Ну отпусти же! – попыталась она выдернуть руку из его железных пальцев.
– Ты больше не убежишь?
– Нет, не убегу.
– Тогда давай сядем, поговорим спокойно.
Оглядевшись, он повел ее в тихий скверик, примостившийся недалеко от шумного уличного перекрестка, усадил на свободную скамейку. Все еще тяжело дыша, похлопал себя по карманам, выудил пачку сигарет с зажигалкой, нервно прикурил, закрываясь от ветра ковшиком ладоней.
– Ты какие куришь? «Мальборо»? Дай и мне тоже…
Она проговорила это так обыденно, словно не бежала сейчас сломя голову по улице, а сидела, поджидая его долгое время на этой самой скамейке. Саша автоматически встряхнул пачкой, протянул ей сигарету, как это делают все курильщики, откликаясь на просьбу дать закурить. Потом уставился на дочь с запоздалой отцовской обескураженностью:
– Ты что? Куришь?
– Ага. Курю.
– А… зачем?
– Тебя не спросила зачем.
– А давно?
– Давно. С того дня, как ты нас с мамой бросил.
– Понятно. Значит, ты до сих пор меня так и не простила…
– Да! Конечно! А ты как думал? На моих глазах мама погибала, а я, значит, должна была радоваться твоему вновь обретенному счастью? Да ты хоть в курсе, что она, когда ты уехал, в психушку попала?
– Как в психушку?
– Ну, не в психушку, в клинику неврозов… Это название только красивое – клиника неврозов, а по сути – та же психушка. Ее там почти полгода держали. Все диагнозы ей нарисовали, какие только можно было, и депрессивный психоз, и астенический синдром… А от главной болезни так и не вылечили. Никто из медиков не знает, как лечить от предательства горячо любимого мужа.
– Диана, но я ж не знал…
– А если бы знал, то что? Бросил свою молодую и длинноногую и к нам вернулся?
– Но я же и впрямь вернулся! Помнишь? Через год… А ты меня на порог не пустила. Сказала – уходи, не мешай маме. У нее новый молодой муж… Ты что, меня обманула тогда?
– Нет. Не обманула. Новый муж действительно у мамы имеется. Так что все довольны и счастливы. А твоя молодуха как поживает? Счастлива?
– Не знаю, может, и счастлива. Она меня давно бросила.
– Постой, постой… Значит, ты к маме с повинной головой потому и приехал? Когда она тебя бросила?
– Ну… То есть я не потому приехал, что бросила, а потому, что понял… Я хотел тогда на коленях прощения у мамы вымолить… А ты меня как обухом по голове – замуж вышла!
– Ага. И тогда ты еще больше все понял. Раньше не понимал, а потом – р-раз! – и понял. Молодец! Слушай… А у тебя с этой теткой… Ну, которая из кафе… У тебя с ней что, роман намечается?
– Нет. Я же говорю, что это не то!
– А что тогда?
– Скажем, я выполнял поручение деликатного свойства.
– Это как?
– Ну… Меня попросили, понимаешь? Ее муж должен был прийти и все увидеть…
– А, поняла! Он должен был воспылать ревностью и не допустить посягательства на свою собственность! А заодно выбросить из головы вредные мысли о молодых и длинноногих. Так?
– Да. Примерно так.
– А тебя не смущает, что я и есть – та самая молодая и длинноногая?
– Ты?!
– А чего ты удивляешься? Ты, кстати, сам когда-то на все эти прелести повелся! А мой шеф чем хуже?
– Он – твой шеф? Этот, который муж… Твой шеф? И ты с ним…
Сигарета давно уже дотлела у Саши в руке, дрожала мелко меж пальцами. Обжегшись, он выщелкнул окурок в газон, потом снова уставился, казалось, в очень спокойное, даже безмятежное лицо дочери. Может, для постороннего глаза и действительно – безмятежное. Налетевший ветер поднял с Дианиных щек перышки волос, и она нервным движением вернула их на место, будто попыталась закрыться от его взгляда. Потом, чуть растянув губы в ухмылке, произнесла тихо:
– Ну да. Шеф. И я – с ним. А что такое? Я оскорбила твое отцовское достоинство? Ну, ты на этот счет успокойся, пожалуйста. На отцовское достоинство ты права не имеешь.
Саша дернулся, как от пощечины, на секунду закрыл глаза, заставил себя проглотить очередную колючку дочерней неприязни. Стерпел. Пусть колется. Зато сидит рядом с ним на скамейке, не бежит от него никуда.
– Дианочка, но он же тебе в отцы годится…
– Ага. А то я не знаю. Давай постыди меня. А твоя длинноногая тоже от стыда сгорала, когда ты на нее запал?
– Не надо, Диан… Ты так говоришь, будто тебе все это удовольствие доставляет. А в той семье, между прочим, настоящая трагедия разворачивается. Знаешь, как его жена страдает? Я сам сейчас видел. Она хорошая и добрая женщина и совсем не заслужила…
– А моя мама разве заслужила? Она, как ты говоришь, между прочим, тоже добрая и хорошая. Так что это не аргумент.
– Да при чем здесь мама, Диан… Что ты сравниваешь?
– Ага. Конечно, ни при чем. Тогда и ты тоже – ни при чем. Живешь со своей молодухой – и дальше живи.
– Да нет у меня никакой молодухи! Я давно один.
– Что ж, и на здоровье. Твои дела. Один так один. Мне без разницы.
– Понятно. Значит, ты хочешь сказать… Ты меня никогда не простишь, да?
– Точно. Никогда. Зря ты за мной по улице бежал. Я ж тогда еще тебе объяснила, когда приезжал в ноги падать, помнишь? Я же тебе сказала – не смогу. Даже телефон домашний поменяла, чтоб ты больше не звонил. Я думала, ты понял.
– Но… Почему, Дианочка? Я же твой отец… Я понимаю – тогда у тебя еще обида свежей была. Но теперь ты уже взрослая…
– Ой, только не надо вот этого – взрослая, не взрослая! Какая разница, взрослая я или нет? У предательства вообще срока давности не имеется! Если хочешь знать, маленькие дети гораздо легче родительское предательство переживают, чем дети взрослые. Потому что они относятся к нему по-взрослому. Маленькому всегда можно сказать – вырастешь, мол, поймешь… А взрослый – он уже понимает. Так что зря ты за мной по улице бежал, точно – зря…
– Значит, не простишь?
– Не-а!
Она и сама удивилась, с каким веселым звоном вылетело у нее это «не-а». Немного неприлично даже. Молодая мамаша с коляской, проходящая мимо скамейки, глянула удивленно, потом усмехнулась понимающе. Наверное, странной они смотрелись парочкой. Может, молодой мамаше они представились парочкой даже несколько романтической, которая, например, сидит на скамейке и красиво прощается. Навсегда и навеки. Так же красиво, как в той песенке поется – расставшись, мы с тобой спасем свою любовь от мелких огорчений и обид…
