— Нет, не понимаю… — медленно покачала головой Василиса, садясь напротив него на кухонный стульчик. — Не понимаю, Саш. Вроде все правильно говоришь, но что–то тут не так… Давай–ка поподробнее разобъясни мне, глупой…
— Ну, понимаешь, каждый должен устроиться на этой земле так, как ему предназначено по смыслу. Детям земли – одно, детям солнца – другое…
— А что, мы разве не все дети земли?
— Нет…
Саша замолчал, смотрел на нее в слабом свете ночничка, улыбался. Эта девчонка понимала его. Хоть и говорила, что не понимает, но понимала прекрасно – он это чувствовал. Он мог говорить с ней сейчас обо всем и не бояться ничего – не бояться быть отвергнутым и осмеянным, раздражающим и вызывающим праведный женский гнев по поводу его «неправильного» отношения к своей жизни. Он мог ей даже рассказать про «детей солнца» и «детей земли» — она поймет. Поймет, что он никого не ругает, не хвалит и никак не оценивает, что и на самом деле люди, которые дети земли, ничем не лучше и не хуже людей, которые родились детьми солнца. Просто они разные, и все. Для детей земли вся жизнь в основном состоит из преодоления препятствий к достижению какой–то цели, к успеху, к общественному, в конечном итоге, признанию. Всем им нужно обязательно, просто необходимо кем–то значительным стать, а иначе и жизнь вроде как и не удалась, вроде как и прожита зазря, совсем впустую. И это не есть плохо – просто они так устроены, дети земли. Это их суть. И дай им бог. А дети солнца – они по–другому устроены. Суета для них губительна, успехи и достижения любых целей не так уж и важны, а свалившееся вдруг признание просто пугает неуемным людским любопытством. Они хрупки, тонкокожи и наивны, и часто бегут по тому же пути, что и дети земли, расшибая при этом себе мозги и колени и боясь прослыть неудачниками. И не понимают, что это совсем не их путь. И мучаются страшно. Хотя мучиться и не стоит вовсе, а стоит лишь понять, что ты – дитя солнца, и жить себе, никуда и ни за чем не торопясь… Пусть дети земли стремятся к своему свету–солнцу, им так природой положено. А детям солнца бежать никуда не надо – оно внутри них уже есть, свое, маленькое солнышко, которое надо уметь видеть и уметь от него согреваться. А суету эту в стороне от себя держать…Все это он сейчас выложил ей совершенно открыто и искренне, хоть и знал, что и она тоже яростно будет спорить с ним сейчас. Но спорить будет по–своему. Совсем, совсем не раздражаясь и не крутя периодически пальчиком у виска…
— …Вот и я, выходит, в стороне от суетной жизни стою, Василиса, — произнес он тихонько, будто выдохся на последней своей фразе. – Мне так лучше, понимаешь? Мне так жить удобнее. И я счастлив…
— Хм… — выразительно хмыкнула Василиса и откинулась на спинку стула, и, помолчав с минуту, вдруг возмущенно и насмешливо произнесла: — Так это всяк бы знал, в сторонке–то благополучно постоять! Да и забыть при этом, что ты на земле–матушке все ж родился, а не на солнце! И что живешь ты на этой земле–матушке, и благодарен ей должен быть за эту жизнь, и хотя бы в благодарность эту соблюдать ее, земные, законы…А жил бы на солнце – жил бы по его законам! Ишь ты! В сторонке он хочет постоять! Так и всяк бы знал…
Она еще помолчала очень выразительно и возмущенно, сузив на него и без того узкие монгольские глаза. Потом откинулась от спинки стула и, удобно устроив подбородок в сложенные ковшиком ладони и улыбнувшись, вдруг произнесла весело:
— А ты знаешь, уважаемое дитя солнца по имени Саша, у нас тут, на земле нашей, не так уж и плохо, между прочим! Не сильно романтично, конечно, иногда даже очень скользко, грязно и мерзко, но, в общем, ничего…Жизнь как жизнь! И препятствия надо преодолевать, и вверх взлетать, и в дерьме оказываться, и героически из этого дерьма снова к солнцу выползать, и книжки при этом хорошие читать – это тоже необходимо! А стоять в сторонке – этого никому нельзя. Ни детям земли, ни детям солнца. Не нравится это земле. Она потому как здесь всему хозяйка. И по ее законам всем нам жить следует. И тебе тоже — не ловить свой кайф в одиночку, а идти и упорно добиваться, чтоб тебя печатали…
— Слушай, откуда в тебе это? – восхищенно произнес Саша, любуясь ее уверенным голосом, ее гневным лицом, ее насмешливой улыбкой искушенной в жизненных премудростях женщины. – Ты же еще девчонка совсем! Откуда в тебе столько силы, уверенности?
— Не знаю… — пожала плечами Василиса и вдруг засмущалась страшно, услышав в его голосе это искреннее ею восхищение. – От отца, наверное… Он очень сильным был человеком. И умным. И добрым. И целеустремленным. И успешным. Настоящее, полнокровное дитя земли, как ты говоришь. Наверное, в лучшем его варианте. А я вот тоже всего добьюсь! Сама! Не смотря ни на что. Я знаю. И даже то знаю, что трудности нынешние мне не зря даны. Я их обязательно пройду, эти трудности. Обязательно и бабушку на ноги поставлю. Я верю. Так должно быть…Я ведь раньше и не знала, что жизнь вот такой вот может быть. Собиралась в Сорбонне образование получать, жить ярко да красиво, фирму свою открывать с нуля и развивать ее по новым экономическим законам, мною же в ходе процесса изобретенным…
— А сейчас что, не хочешь уже?
— Почему не хочу? Хочу! И буду! Рано или поздно, но буду! Просто путь у меня другим получается, более трудным да извилистым. Но это, наверное, и хорошо. Потому что учиться я буду для себя, понимаешь? Не для папы с мамой, а для себя! Не в Сорбонне, конечно, но в институт приличный поступать буду. На вечернее отделение, чтоб и работать тоже с учебой паралльлельно. И диплом постараюсь пятерочный получить. А работу найду в самой что ни на есть крутой фирме. На самую нижайшую должность пойду, чтоб возможность была подняться. И пойду по ступенькам. И поднимусь обязательно! Я знаю. Так все со мной и случится. Вот только бы мне бабушку поднять, на ноги ее поставить…
— Ну что ж, молодец…А помощники тебе на этом пути не потребуются?
— В каком смысле?
— Ну, в каком… Чего тут непонятного–то? Помощь я свою человеческую предложить хочу…
— Это какую же?
— Да хотя бы материальную! Вот предположим, к примеру, что ты поднимаешь раза в три плату за сданную мне комнату, а я, дурак, соглашаюсь… Тогда ты вполне смогла бы и сейчас уже учиться пойти…
— Хм… — снова откинулась на спинку стула Василиса и улыбнулась грустно. – Что это за день такой странный сегодня, ей богу…Все мне почему–то сегодня материально помочь захотели. Сергунчик вот тоже денег предлагал…
— Кто это? Кто такой этот Сергунчик? – неожиданно вдруг взвился Саша и даже подскочил слегка на стуле, но тут же и опустился обратно, будто устыдившись этой своей неожиданно искренней эмоции.
И замолчал. И Василиса молчала. Слишком уж откровенно прозвучал Сашин воптересованно прозвучал Сашин воаованно прозвучал Сашин воаросно, будто устыдившись этой своей эмоциирос – даже неловко как–то. Так сидели они долго, с удивлением рассматривая друг друга в слабом свете хилого ночничка, будто видели впервые, и улыбались неловко, и молчали. Каждый о своем молчал. с удивлением рассматривая друг друга в слабом свете хилого ночничка, будто видели впервые, и улыбались неловкСаша – о том, что впервые, наверное, в жизни его так уколола ревность, больно и по–настоящему. Неожиданно так подкралась и врезала ножом - прямо в самое сердце. А он и не подозревал раньше – каково это… Столько раз писал об этом, развешивал вокруг этого чувства слова–колокольчики да завитушки всякие расчудесные, а на самом деле каково оно — и не знал, выходит…И еще – чего это он вдруг взял и взревновал эту девчонку к неведомому какому–то Сергунчику? С чего бы это ради? Влюбился он в нее, что ли? Да ну, ерунда какая…
