– Что ж, давай за нас выпьем. Не мы первые, не мы последние. Все будет хорошо, Марин.
– Давай… – потянулась она, вздохнув, за своей рюмкой. – Конечно, все будет хорошо. Отчего ж не быть? С любовью хорошо, а дома лучше. Правда?
– Правда.
– Ты Настю разлюбил, что ли?
– Марин… Давай не будем это обсуждать, ладно? Пожалуйста! Вообще никогда об этом говорить не будем. И вспоминать не будем. Как, например, о прошедших болезнях не вспоминают.
– Хорошо. Не будем. Ты ешь давай, а то сейчас в обморок упадешь. Зеленый весь. И приходи сегодня вечером.
– А сейчас…
– Сейчас пока нельзя. Мне надо со своими делами разобраться.
– А, понял, понял… – закивал он быстро. – Так, может, я завтра приду?
– Нет. Сегодня. Часам к девяти.
– Хорошо… К девяти так к девяти… – потянулся он снова к графинчику и повторил который уже раз как заведенный: – Все будет хорошо, Марин. Все будет хорошо…
Илья ждал ее дома. Открыл дверь, глянул в глаза тревожно, ничего не спросил. Молча повернулся, ушел в комнату. Она закопошилась в прихожей с туфлями, с сумкой, зачем-то причесалась перед зеркалом. И вдруг поняла – трусит. Снова поелозила расческой по волосам, повертела головой туда-сюда. Отметила про себя отстраненно – а насчет короткой стрижки-то Илья прав оказался. Ей действительно идет. Совершенно новый рисунок, делающий овал лица практически девичьим, и шрамик на виске трогательный, будто бровь чуть вверх удивленно вздернута. Только потом она что с этой стрижкой делать будет? Обратно обрастать? Нет, обратно уже не хочется…
Бросив на полочку расческу, она сердито ругнула себя – нашла время красотой неземной любоваться. Надо же идти выяснять отношения.
Прогонять парня. Отчего ей казалось, что это легко будет? И совсем не легко. А впрочем, чего там выяснять-то? Какие отношения? Никаких особых отношений и нет. Каникулы-праздники кончились, не могут же они длиться вечно. В конце даже самых прекрасных каникул страшно домой хочется – с ней, например, всегда так бывает. Отдохнет у теплого моря дней десять – и сердце томить начинает. Тянет в размеренность будней, к пылесосу и сумкам, к утренним ранним вставаниям, к рабочему столу с бумагами. Есть в этой размеренности, видно, какой-то сермяжный смысл. Ругаешь ее целый год, мечтаешь из этой круговерти вырваться, а потом по ней тосковать начинаешь. Да, все так, все так. Только отчего на душе пакостно? И сил никаких нет, чтоб грустный разговор начать. А надо. Чтоб сразу в лоб, чтоб не мямлить, не терзать парня зазря.
– Илья, нам надо поговорить! – выстроилась она перед ним, понуро сидящим на диване.
– Что, прямо сейчас?
Поднял голову. Глаза грустные, понимающие. И в то же время сердитые, отчаянные. Ну как, как с ним говорить? И вообще, о чем говорить? Извиняться? Ей не за что перед ним извиняться…
– Да. Прямо сейчас. Тебе надо уйти, Илья. Ко мне муж возвращается.
– Откуда возвращается? Из дальнего путешествия? Из командировки? Он же бросил тебя, предал, а ты…
– Ну да, все правильно. Предал и бросил. Но он мой муж, Илья. И этим все сказано. И вообще, давай не будем все это обсуждать. Это моя жизнь, и я сама в ней как-нибудь разберусь.
– Погоди, Марин… Погоди…
Он резко поднялся с дивана, подошел к окну. Марина устало опустилась на его место, вытянула ноги, проговорила в его напряженную спину:
– Да чего годить, Илья? Ты же сам все прекрасно понимаешь. Я обыкновенная тетка среднего возраста, я цепляюсь за семью, в которую, между прочим, вложилась, и немало вложилась… А если я обидела тебя чем – прости. А ты хороший парень, ты большего стоишь. Да ты только свистни, девчонок хороших набежит – тьма-тьмущая!
– Не хочу я свистеть, Марин. Я тебя люблю. Так уж получилось. И не называй себя теткой среднего возраста! А впрочем, называй как хочешь! Для меня все равно лучше тебя никого нет. И не будет.
– Да не говори ерунды, Илья! Зачем я тебе? Да ты посмотри, посмотри на меня внимательно! Кто я? Курица обыкновенная! Галина Бланка! Да, ты мне устроил настоящий праздник, я расслабилась… Но это не моя жизнь, Илья!
– Я люблю тебя. Понимаешь? Люблю. Почему мы не можем быть вместе?
– О господи… Да потому, что я замужем, вот почему!
– Ты его не любишь. Я знаю. Ты просто привыкла. Ты боишься одиночества. Но я тебя никогда не предам. И не уйду.
– Но у меня еще и дочь есть…
– Ну и что? При чем тут дочь? Я и ее любить буду.
– Кого? Машку? Ага, ну да… Вот! Вот в этом собака и зарыта! Да ты старше ее всего на десять лет! Как ты себе это представляешь?
– Не понял…
Он повернулся к ней от окна, уставился озадаченно, моргнул длинными ресницами. Ей даже неловко стало от этой его озадаченности, будто авансом и несправедливо осудила его во грехе. И в самом деле, чего это она… Надо сворачивать побыстрее все эти неловкие разговоры, а то еще что-нибудь обидное ляпнет.
– Я не понял, в чем собака зарыта, Марин? Ты что… Ты за дочку свою боишься? Я похож на безмозглого идиота, по-твоему?
– Да нет, не похож ты на идиота… – вздохнула она, вяло махнув рукой. – Тут дело в другом. Понимаешь, когда мой отец бросил мать, мне столько же было, сколько сейчас Машке.
Я тогда ходила будто каменная. Мама все время плакала, а я даже плакать не могла. Так получилось, что мама и мои слезы выплакала. Мне так больно было… В общем…
– А может, с ней стоит посоветоваться?
– С кем?
– Ну, с Машкой твоей… Я ей объясню, что очень люблю тебя…
– Этого еще не хватало! С ума сошел? Нет, я прошу тебя, уходи! Пойдем, я тебе вещи помогу собрать. В девять часов Олег придет. Надо, чтоб к этому времени ты уже ушел. Прости, Илья… Прости меня, ради бога, но так надо.
– Да кому, кому надо?
– Все, хватит! Не заставляй меня быть с тобой грубой! – решительно поднялась она с дивана. – Где твоя сумка? Ты приносил с собой такую большую спортивную сумку…
– На антресолях моя сумка. Ладно, Марин, я сейчас соберусь. Я уйду, конечно. Но ты все равно знай, что я очень люблю тебя.
Он быстро прошагал мимо нее в коридор – пробежал почти. На ходу отвернулся. Она удивилась – плачет, что ли? Этого еще не хватало… Хотела было подняться, пойти вслед за ним, чтобы помочь собрать вещи, но потом передумала. А вдруг правда плачет? Отчего-то вспомнилась бабушкина поговорка, которой она одаряла капризного зятя, – «любовь-то нелюди досталась…». Мама очень любила отца, лезла к нему с чувствами, а он отмахивался от нее насмешливо. Вот бабушка и сердилась. Выходит, она, Марина, тоже и есть этот «нелюдь». Ее так любят, а она отмахнулась…
Вскоре в прихожей хлопнула дверь. Даже не попрощался. Ну что ж, может, ему так легче. Надо вставать с дивана, идти готовить ужин. Включаться в знакомый круг обыденности, исполнять отвоеванные в боях обязанности. Мужа встречать.
