– Пойдемте ужинать!
«А что, собственно, я теряю? – вдруг пронеслась в ее голове быстрая и грустная мысль. – Ничего и не теряю. Правда, и не нахожу ничего хорошего тоже, но это не страшно. По крайней мере, проведу вечер на людях, развеюсь…»
– Хорошо, Илья. Вечером будем ужинать. А сейчас идите, ладно? У меня работы невпроворот.
– Хорошо. Уже ушел. Я в конце дня зайду за вами. И не вздумайте сбежать, Марина Никитична. Вы к японской кухне как относитесь?
– Это суши-муши, рыба с рисом и зеленая горчица? Нормально отношусь. Можно и по-японски поужинать.
– Ну и отлично.
– Ну и пока. До вечера, Илья.
– А конфеты к чаю сейчас нести? Или попозже?
– Слушай, иди уже! – сердито проговорила она, сама не заметив, что неожиданно снова перешла на «ты». – Не надо мне никаких конфет! Я на диете!
– Ну и зря. У вас фигура и без диеты совершенно потрясающая.
– Это что, уже бабушкины комплименты начались?
– Ага. До завтра не дотерпел… – с улыбкой обернулся он к ней уже от двери и тут же исчез, выскользнул ловко в коридор, будто его и не было.
Она улыбнулась грустно, потом вздохнула, поглядела в окно, потянулась. Ничего, поживем еще. Потом посмотрела на свои руки, прищелкнула языком недовольно – надо будет в обеденный перерыв сбегать в ближайший салон, маникюр наладить.
Весь трудовой день таким образом пошел у нее насмарку. Умные мысли благополучно разлетались из головы, не успев трансформироваться в ровные строчки на мониторе, про совещание у директора забыла, с обеда вообще на сорок минут опоздала – маникюрша в салоне оказалась копушей, каких свет не видывал. Да и черт с ним, с трудовым днем. Все равно взгляд в деловых бумагах не задерживается, а так и норовит упереться в красно-белые махровые гвоздики, которым она определила место на подоконнике. Она даже большую хрустальную вазу у секретарши выпросила, чтоб их туда переселить. Говорят, гвоздики очень долго стоят и не вянут. Не то что розы. Олег всегда дарил ей розы. На день рождения и на Восьмое марта.
Три дежурных цветочка в хрустком целлофане. И никогда не приглашал в кафе. Да она и не обижалась. Жили себе и жили…
В кафе разговор у них поначалу не заладился. Юношу Илью вдруг парализовало скромностью, сидел маетный. То смотрел на нее внимательно, то глаза опускал, розовея лицом. А потом ничего, отошел немного. В общем, поболтали мило о том о сем. О погоде, о музыке, о превратностях судьбы сборной России по футболу на европейском чемпионате. А потом он вдруг неожиданно произнес:
– Можно я тоже на «ты» перейду? Мне как-то без «Никитичны» удобнее…
– Зачем? – пожала плечами Марина, нахально улыбнувшись. – Чем это тебе без отчества удобнее?
– У вас имя очень красивое. Вернее, у тебя…
– Не увлекайтесь, юноша!
– Да ладно. Это ты не очень-то увлекайся. Не такой уж у тебя и возраст солидный, чтобы изображать почтенную матрону.
– Ну ты и нахал! – удивленно вскинула она на него брови. Хотела даже обидеться всерь ез, а потом передумала. Потому что юноша, если уж честно признаться, в чем-то прав… Не надо выставлять возрастную снисходительность впереди себя защитным барьером. Раз в кафе потащилась.
– Нет, Марина. Я не нахал. Ты мне правда очень нравишься. И давай больше никогда не будем говорить про разницу в возрасте! Пожалуйста!
– Да я и не говорю… – пожала она плечами. – А тебя не смущает, например, то обстоятельство, что у меня муж есть?
– Нет. Не смущает. Тем более что никакого мужа у тебя на данный момент нет. Вы разбежались недавно. Потому ты в нашей конторе и появилась.
– А ты откуда знаешь?
– Да так, случайно. Шеф секретарше про тебя посплетничал, ну и понеслось…
С нехорошим звоном сложив на тарелку вилку с ножом, она хотела выпалить ему в ответ что-нибудь хлесткое – «не твое дело», например, – но тут же и осеклась, болезненно закашлявшись. Слишком резко воздух глотнула. Вместо слов, просто махнула рукой и отвернулась, и преувеличенно долго пыталась то ли отдышаться, то ли прийти в себя.
– Я обидел тебя, да? Прости, если обидел. Я не хотел! Я никому больше не дам тебя обидеть!
Она развернулась, удивленно посмотрела на своего кавалера. Что-то очень хорошее для себя услышала она в этом отчаянном возгласе. Наверное, так звучит искренность – ее ни с чем не спутаешь. Трогательно, тепло и бархатно звучит. И из глаз парня льется прямиком в нее искренность, окатывает прозрачным целебным потоком, и так хочется немного искупаться в ней, поплавать, отдохнуть. А что, она права не имеет, что ли? Раз льется! Не пропадать же добру.
– Нет, ты меня не обидел, Илья. Все нормально. А мужа у меня на сегодняшний день и правда нет. Он к другой ушел. К молоденькой. К такой же, как ты.
– Ну и дурак. Я бы от тебя никогда…
– Все, Илья. На сегодня хватит. Лимит комплиментов исчерпан. Спасибо за ужин…
До ее дома они шли молча. Молчание это тоже было хорошим, медлительным и размеренным, как цоканье ее шпилек по плитам тротуара. Парень шел на полшага позади, будто ее оберегая, и Марина чувствовала в спине странное волнение. И старалась держать спину прямо. Оно тоже было хорошим, это волнение. «Если спросит сейчас про чашечку кофе, я не откажу», – созрело в голове быстрое и немного хмельное решение. А почему, собственно, она должна отказываться? Чего ей терять? Каждая женщина переживает кризис развода по-своему… Она, например, вот так переживет! Пусть этот парень будет для нее таблеткой анальгина. На период первого, самого свежего и самого тяжелого одиночества. На тот как раз период, пока Машки дома нет. Это ж всего полтора месяца! Конец июня, потом весь июль и еще хвостик от августа. Вполне нормальный срок. Сильно нравлюсь я вам, говорите, юноша? Что ж, я и не против. И всем хорошо получится, и вполне взаимовыгодно. В том смысле, что и ему тоже лишний жизненный опыт помехой не будет. Так что смелее, смелее, юноша…
– Марин, а как насчет чашечки кофе? – тихо и грустно спросил Илья, будто подслушав ее греховные мысли.
Она хмыкнула, обернулась к нему, спросила, улыбаясь:
– А откуда такая обреченность в голосе? Не надо нам никакой обреченности! Пойдем, будем кофе пить. Что мне, кофе для хорошего человека жалко, что ли?
* * *
Не узнавал он свою Настю, хоть убей. Нет, не разлюбил, конечно, просто не узнавал. И покорно смирялся – горе у девчонки, понимать надо. И немного, самую малость, злился. А потом спохватывался, злился на свою некрасивую злость, пытался поддержать всячески – то с объятиями лез, то с приготовлением доморощенного неказистого ужина. И все ждал – еще день, еще два, и снова засияет в ее голубых глазах юная прелесть-любовь, к нему одному обращенная, снова запрыгают вокруг него резвые худые ножки, и руки обовьют шею, и прядки-перышки будут ласково щекотать лицо. Все, все будет по-прежнему! Не может не быть. Горе переживается, жизнь остается. Надо терпения набраться, надо переждать…
