— А ну, покажи–ка, что там у тебя за обновка… — сердито–насмешливо произнесла она, вставая с дивана и подходя к Ксюше. – Дай–ка я посмотрю…
Ксюша радостно вскочила на ноги и, торопливо скинув с себя легкое шикарное одеяние, вложила в протянутые материнские руки, вздохнув облегченно: «Слава тебе, господи… Ни орать, ни рыдать тяжело и обреченно вроде сегодня больше не собирается…»
— А мне подойдет, как ты думаешь? – идя к треснувшему во всю ширину зеркалу и на ходу пытаясь натянуть на себя шубку, спросила мать. – Жалко, что короткая… И узенькая совсем… Нет, не подойдет…
— А мне подойдет! – подскочила со своей раскладушки Олька. – Бабушка, дай я примерю!
— Ну конечно, примерит она! Я тебе сейчас примерю по одному месту! Мала еще и мечтать о таких вещах… — отодвинула Ольку плечом.
— И ничего не мала! – громко начала отстаивать свои права Олька. – Мам, ну скажи ей! Как меня в воровстве обвинять, так не мала! Я эту шубку буду носить!
— Замолчи, соплячка! – раздраженно крикнула мать, глядя на Ольку снизу вверх. – Не выводи меня из себя!
— А ты не ори на меня, поняла? – тоже перешла на крик Олька, наклоняясь над ней и страшно выпучивая глаза. – Снимай давай, а то швы прямо на тебе расползутся!
Мать, уступив под ее натиском, неохотно стянула с себя шубу, бросила в Олькины руки:
— Да на, возьми, подавись… И в кого такая хамка уродилась? Совсем ты ее плохо воспитала, Ксюшка…
Олька быстро натянула на себя обновку, бросилась к зеркалу и тут же протянула разочарованно:
— Ой, бабушка, а рукава–то мне совсем короткие…Смешно смотрится, правда? Что же делать–то? А?
— Ну–ка, дай я посмотрю… — деловито произнесла мать, загибая рукава шубки. – И разогнуть нечем, надо же… А давай вот что сделаем! – вдруг загорелась в ней прежняя практическая жилка, — давай рукава поясочком надставим! Тебе он ни к чему, поясочек–то, а на рукавах будет как манжет смотреться! А?
— А давай! – обрадовалась Олька, запрыгав. – Молодец, бабушка! Классно так придумала…
— А что ты хочешь? – прищурилась, улыбаясь, мать. – Голь на выдумки хитра, ой как хитра…
Ксюша сидела, привалившись к стене, молча наблюдала за их суетой и руганью, так молниеносно перешедшей во временное перемирие, слушала, как перекатывается в теле тяжелая, как камень, усталость — от нескончаемого этого дня, от ощущения несправедливости и навалившегося горького горя, от непреходящего вечного страха, сковавшего все ее внутренности черными скользкими щупальцами… Ивана Ильича больше нет, а они из–за шубы ругаются… Да ладно, только пусть не пристают к ней больше, на сегодня ее жизненный лимит закончился, вытекли в обмен на страхи все силы до самой последней капельки…
— Ой, бабушка, а ты прямо сейчас эти самые манжеты сделаешь, да? Ну пожалуйста, ну бабулечка… А я тебе своей французской масочки для лица дам, у меня заныкано немножко…
— Да ладно, сделаю, чего уж там… Пойду у Фархутдиновых машинку швейную попрошу, вроде они не спят еще…
Направляясь к выходу, она наткнулась на сидящую на скамеечке у дверей Ксюшу, моргнула удивленно:
— Ксюх, а ты чего тут сидишь? И где куртка твоя? Ты не принесла ее, что ли?
— Нет, мам, не принесла. Она там, у Лизы осталась…
— Здрасьте! А в чем на работу завтра пойдешь?
— Да не беспокойся, бабушка! Я ей свою куртку старую отдам! – расщедрилась Олька. – Ты иди за машинкой, иди… — подтолкнула она ее слегка в спину. — И, обратившись к матери, затараторила: — И ботинки мои тоже можешь взять, мамочка… Не идти же тебе на таких каблучищах, правда? А эти сапоги я завтра надену, ладно? Они к шубе больше подходят, чем к куртке…
* * *
О! Ксюха! Привет! Ты где пропала? – обнажил в кривой улыбке свои щербатые неровные зубы охранник Серега. – А я по тебе соску–у–у–учился… В обед прибежишь ко мне, а?
Ксюша бочком попыталась быстренько протиснуться мимо него в узком коридорчике подсобки, глядя себе под ноги и улыбаясь виновато, но не успела – наткнулась на выставленную перед ней и упершуюся всей пятерней в стену Серегину руку.
— Пропусти, Сереж… Опаздываю я… — подняла она на него просящие глаза и снова улыбнулась заискивающе.
— Ничего, успеешь! – усмехнулся Серега, наклоняясь совсем близко к лицу, отчего всю ее обволокло волной отвратительного чесночного запаха пополам с водочным перегаром. Давно немытые слипшиеся волосы Сереги упали на глаза, губы расплылись в довольной ухмылке. – Так придешь, я спрашиваю? Чего молчишь–то?
— Нет, Сереж… Некогда…Как–нибудь потом… — лепетала Ксюша, пытаясь высвободиться из под его руки и стараясь не дышать совсем, чтоб не выплыло вдруг на лицо выражение отвращения и брезгливости от мерзкого запаха, от вида засаленных волос, от щербатой наглой ухмылки… Нельзя, чтоб оно выплыло! Как же… Он же обидится…
— Ты чё?! – искренне возмутился Серега. – Как это — некогда? Во дает! Всегда было есть когда, а тут – здрасьте! Ты чё это?
— Пусти… Пусти, пожалуйста! – отчаянно затрепыхалась в его руках Ксюша. – Вон идет сюда кто–то, увидят…
Воспользовавшись секундным его замешательством, она мышкой нырнула под выставленную перед ней руку и опрометью бросилась прочь из подсобки. « Не отстанет ведь от меня сегодня… — подумалось вдруг тоскливо. — Точно не отстанет… Вон глаза какие – так в них масло похотливо–вонючее и переливается! Как я раньше этого не замечала? Шла к нему по первому требованию, как овца на заклание… Фу, противно как!»
— Ксюш, чего это ты? – удивленно уставилась идущая ей навстречу с ворохом бумаг бухгалтерша Нина. – Ревешь, что ли?
— Нет… — испуганно затрясла головой Ксюша. – Нет, показалось тебе…
— Да я же вижу! Еще немного – и заревешь! Странная ты какая–то… Смотрю на тебя – удивляюсь! Ты почему себя ведешь так безобразно?
— Как это? – испуганно вскинула на нее глаза Ксюша. – Что я такого сделала?
— Давай–ка отойдем в сторонку… — потянула ее за рукав Нина, — вон в том закуточке посидим, где девчонки наши курят обычно…
Они спустились по ступенькам на пятачок у двери черного хода, сели на небольшую скамеечку, удобно пристроенную под лестницей. Ксюша, сцепив в мертвый замок неухоженные, расплющенные от работы руки, молча смотрела на Нину, замерев от ужаса и ожидая обещанных обвинений.
— Ксюш, ты совсем, совсем неправильно себя ведешь! Нельзя быть такой убитой, понимаешь? Почему на тебе каждый, кому не лень, отрывается? Тебе так нравится, что ли? Может, ты у нас мазохистка?
— Нет, почему… — улыбнулась облегченно Ксюша, поняв из Нининых вопросов, что обвинений, слава богу, не будет, что все совсем наоборот — Нина позвала ее сюда посочувствовать, повоспитывать, а может, и пожалеть даже…
— Ты хоть знаешь, что каждая молоденькая соплюха здесь больше тебя получает? Почему так, объясни?
