Плакала она еще долго. Кот не мешал ей. Лежал на своем диване, молчал, отвернувшись, будто и забыл о ней совсем. А когда слезы, наконец, иссякли, Ася поднялась со стула, подошла к его дивану, слегка тронула за плечо:
— Я пойду, ладно? Спасибо тебе за все… Спасибо…Прощай, Кот…
— Ага. Бывай, Анастасия. А захочешь поговорить – еще приходи. Иди, Коля тебе откроет…
В прихожей Ася сердечно простилась с добрым Колей и даже хотела погладить его по голове, да передумала. Уже повернувшись, чтобы выйти, вздрогнула от прозвучавшего резкого дверного звонка. Коля быстро провернул ручку замка и, открыв дверь, вежливо отступил к Асе в прихожую – вслед за ним туда вступила торопливо не кто иной - Пашкина Маргошка… Они так и оказались в узенькой прихожей лицом друг к другу - высокая Марго и маленькая Ася, и застыли в одинаковых удивленных позах.
— А–а–а… Риточка, а ты что сюда… Зачем… Ты что здесь делаешь, Риточка? – с трудом справившись со своим удивлением, первая пролепетала Ася.
— Я? – тоже удивилась Маргошка. – Я вообще–то к отцу своему пришла! Папа! Котик! Ты дома? – крикнула она громко в комнату. И, повернувшись к Асе и помолчав, задумчиво и подозрительно спросила : — А вы? Вы–то что здесь делаете, интересно?
* * *
12.
Как жить теперь дальше, Ася не знала. Не понимала она совершенно, что делать с нахлынувшим беспокойством, с выросшим так внезапно и до огромных размеров чувством вины перед детьми. Выходит, она плохая для них мать? Она никогда не понимала своих детей, подавляла их, подстраивая под свою жизнь, под свое родительский эгоизм? Как нехорошо это, господи… Как неприятно и страшно об этом думать…А может, все не так? Может, ерунда это все?
Именно эта «ерунда» и не давала ей покоя. Очень хотелось поговорить с Пашкой, объяснить ему все, очень хотелось вернуть его домой. И чтоб все было как раньше, как в той, прежней, размеренно–удобной жизни. Пусть бы она была с чертями, с витаминами, с чем угодно. Там же было так хорошо и понятно… Хотя какая уж тут прежняя жизнь — теперь она и сама не сможет, как раньше…
Вдобавок ко всему прочему, Асю замучили воспоминания. Без конца крутились и крутились в голове картинки из прошлого — фрагменты, так сказать, ее материнского воспитания. Нехорошие такие фрагменты. Можно было даже их внимательно и не рассматривать и в суть их не вникать — все равно лепились к ним одинаковые ярлычки под названием «нельзя», «не сметь», «не трогать»… Прав, прав во всем оказался ее новый знакомый, Маргошкин отец, чего уж там. Так ее ошарашил, что до сих пор в себя прийти не может. Получается, и впрямь она на детях самоутверждается. Светку вон за волосы все время таскает, чуть что не так, а Пашка вообще из дому ушел… Эх, надо было с Маргошкой поговорить там, в прихожей, да адрес их новый узнать. А она растерялась так, что выскочила из Колиной квартиры, как ошпаренная, будто натворила чего…
Вздохнув, Ася встала из–за стола и подошла к окну, оперлась лбом о прохладное стекло. Хоть бы Светка побыстрее пришла из школы, что ли. Или на работу надо было пойти? Нет, лучше надо снова сходить к Коту и адрес ребят взять, — может, ему Маргошка оставила… Сейчас она дождется Светку и пойдет…
— Мам, что с тобой опять случилось? - удивленно отшатнулась от нее дочь, когда Ася открыла ей дверь. – Не пугай меня…
— А что такое?
— Да на тебе лица нет! И глаза горят так странно… У тебя температура, что ли?
— Свет, ты скажи мне, только правду… Я плохая мать, да? Я обижаю тебя? Подавляю? Меня не за что любить, да?
— Мам, да что с тобой? Успокойся…
— Света, я прошу тебя! Скажи мне правду!
— Ну да, скажи тебе… Чего я, самоубийца, что ли? Я уж лучше подхваливать тебя буду – так проще. Ты хорошая мать, ты не обижаешь, ты не подавляешь… Как там еще? В общем, не обижайся, мамочка, но ты у нас вся из себя только со знаком плюс, плюс и еще раз плюс…
— Света…
— А что – Света? Ты разве когда–нибудь разрешала с собой спорить? Или критиковать? Или делать то, что нам хочется? Ты хоть раз послушала Пашкины песни? А он ведь тебя столько раз просил! И кассеты везде по дому раскладывал, и в центр их засовывал, чтоб ты включила нечаянно… А ты? Фу – музычка…
— Свет, а у тебя сейчас есть эти кассеты?
— Есть, конечно!
— Дай их мне…
— Что, и слушать будешь?
— Буду… И еще…Ты это… Ты прости меня, дочь! Я и сама пока не понимаю, за что прощения прошу, но все равно…Знаешь, чего–то так стыдно…
Светка с удивлением уставилась на мать. Разглядывала ее долго, поджав губы и подозрительно прищурив глаза, будто ждала, что та вот–вот опомнится да рассмеется ей в лицо – пошутила, мол. Ничего подобного не дождавшись, шагнула к ней и, раскинув руки, обняла крепко, и покачала в своих объятиях, как ребенка. Ася было заплакала, затряслась в ее руках, но быстро взяла себя в руки и, освободившись, еще раз проговорила:
— Дай, я все–таки послушаю…
Потом они вдвоем, сидя в кресле и закрывшись одним пледом, долго слушали Пашкин голос, такой далекий и такой близкий, тепло льющийся прямо на них из динамиков. Ася опять плакала. Она старалась изо всех сил прислушиваться к словам, но все равно ничего толком не разбирала. То есть она их слышала, конечно, эти слова, но смысл их почему–то до нее не доходил, и оттого плакала еще горше. Не научилась она их слышать. Никак не могла принять душа этой Пашкиной от нее отдельности и самостоятельности. Видно, сопротивлялся ее черт вовсю — настоящую войну ей объявил, похоже. И опять волной поднималась в ней прежняя гневливая досада на себя, на материнство свое неказисто–испуганное, на черта этого, в ней сидящего, требующего положенных ему витаминов… И вдруг ощутила, как гневливая досада перерастает в настоящую, болезненную ломку, как переворачивает наизнанку душу, скапливается слезным дрожащим комком в горле, не дает дышать, не дает дальше жить, требует каких–то срочных действий…
— Свет, а давай сейчас к Пашке съездим! Я знаю, где его адрес взять! И поговорим! Знаешь, я так хочу с ним поговорить! Давай, а?
— Мам, ты чего? Полдвенадцатого уже! Куда мы — на ночь глядя? Съездим еще, не переживай!
— Да? Тогда я завтра после работы за адресом к Маргошкиному отцу схожу…
— К кому–у–у? – удивленно уставилась на нее Светка. — К какому отцу, мам, ты что? Где ты его возьмешь–то? Пашка говорил, отец от них еще полгода назад свалил. Говорил, мать Маргошкина переживает по этому поводу – жуть…
— Ну, так уж получилось, Свет, что пришлось мне с ним познакомиться. При очень нехороших обстоятельствах… Тебе лучше и не знать…
— Ну вот, мам, опять! Опять ты за меня решаешь, чего мне надо знать, чего не надо! Только что ведь говорила, что будешь мне верить!
— Буду, дочь, обязательно буду. Я способная, я всему научусь. И верить, и любить, и дружить, и слушать, и доверять… Я все, все тебе расскажу, ладно? Только не сейчас. Устала, наревелась – сил нет.
