Конечно, хватало ее ненадолго. Она уставала, начинала скучать по устроенному миру своего комфортного одиночества, где нет этой суетливой тревожности и кипучей бездеятельности и нет коллег по работе – любопытных доброжелателей, от недостатка информации желающих пошуровать в чужой жизни. С чувством выполненного долга Соня устраивала себе побег из неволи, и снова наслаждалась свободой, внешней и внутренней, и была счастлива, как умела.
И что теперь? Как ей жить? Как растить Машку? Что делать с Сашкой?
От тревожных вопросов болела голова, от сигаретного дыма тошнило, в глаза лезли немытая посуда, переполненная окурками пепельница. Даже синие сумерки за окном казались вязкими, тягучими: не день и не ночь, а серая тяжелая неопределенность. Надо было вставать с кухонного диванчика и как-то продолжать жить дальше. «Завтра накуплю кучу газет, буду искать работу, – решала Соня. – Хотя попробуй ее найди сейчас, эту работу, в сорок-то пять лет! Где и кто меня ждет? Друзей нет, и по блату не устроишься... Милой улыбкой и стильными очочками теперь уж никого не обманешь, времена не те. За окном уже давно проклятый капитализм с его жестокой потогонной системой, которая на твое обаяние и интеллект плевать хотела, ей конкретные знания с волчьей хваткой в комплекте подавай. Слава Богу, Мишка через два месяца оканчивает институт, она-то быстро работу найдет, с красным дипломом ее с руками оторвут. Ничего, справимся! А где она, кстати? Нашла время гулять...»
Словно услышав ее грустные мысли, Мишка тут же открыла своим ключом дверь, зашла в прихожую, шурша пакетами, из которых пошел по всей квартире плотный, сдобно-горячий ванильный дух.
– Ты чего так поздно?
Соня вышла в коридор, приняла пакеты, понесла на кухню.
– Мне тетя Надя халтуру нашла небольшую. У них в кафе бухгалтер уволился, надо первичку разобрать, пока они нового не нашли. Это на три-четыре дня, не больше. Они заплатят. Вот, выпечки свежей сегодня дали...
Соня удивилась: «Надо же... А Надька мне ничего не сказала. Ай да Мишка, ай да сукина дочь! Да с такой дочерью разве пропадешь?» Мишка с ходу полезла открывать форточку, потом принялась мыть посуду, доставать что-то из холодильника, чистить картошку. Все спорилось у нее в руках, выходило ловко и быстро, без лишней суеты.
– Ты знаешь, у нас за детский сад уже за два месяца оплата пропущена. Отец что, забыл? Кругом одни проблемы, и с Сашкой тоже... Что вообще происходит, Миш, я не понимаю!
– Мам, а как ты думаешь, может, Сашка этим своим стриптизом тебя просто пугает? Это же не может быть серьезным решением, она хоть и взбалмошная, но не глупая же...
– Так поговори с ней! Ты ж знаешь, я для нее не авторитет, а всего лишь раздражающий фактор.
– По-моему, она даже уже бумагу какую-то подписала. Я попробую ее отговорить, конечно... Но это все равно что небо отговаривать дождь проливать! Пока она сама свой собственный лоб не прошибет...
– Слушай, в кого она у нас такая? Я всю жизнь боюсь ей слово сказать, а иногда кажется, что она меня просто ненавидит. Откуда в ней это?
Переключившись со своих проблем на Сашкины, Соня долго и пространно рассуждала о причудах ее стервозного характера, о генетике, евгенике, о проблемах педагогики, о человеческой природе вообще. И даже не заметила, что в кухне стало чисто, проветрено и перед ней уже стоит тарелка с овощным супом, ее любимым, с цветной капустой и зеленой стручковой фасолью.
– Я за Машкой схожу к тете Наде, поздно уже. Ей спать пора.
Мишель привела от соседей недовольную Машку, под продолжение Сониных философских экзерсисов они поужинали чем Бог послал. Мишка слушала Соню вполуха, думая о пустом холодильнике, о том, что завтра опять придется пропустить консультацию в институте, о неначатой дипломной работе, об отце, о Димке... Машка сидела за столом тихая, вялая, внимательно смотрела в свою тарелку.
– Что, с Лизкой поссорились? И почему ты без колготок? Опять ноги промочила?
Мишель озабоченно потрогала ее лоб. Обхватив ласково девочку за подбородок и повернув к себе, заглянула в глаза.
– Мам, мне кажется, у нее лоб горячий... Как бы не разболелась завтра.
Потом она долго укладывала ее спать, мерила температуру, которая действительно была опасно предпростудной, кипятила молоко, читала любимую книжку про Робинзона Крузо, успевая подумать о том, что надо бы постирать ее комбинезон и просушить на батарее ботинки, и что почему-то не позвонил Димка, и где бы еще раздобыть денег, чтобы купить хоть каких-то продуктов. Наконец Машка уснула, разметав свои рыжие волосы по подушке, с трудом втягивая носиком воздух.
Мишель вышла на кухню, где Соня опять курила, сидя на том же месте в своей излюбленной позе.
– Простудилась все-таки. Нос не дышит. Завтра суббота, не пускай ее гулять, пусть дома посидит. Я утром рано опять уйду в кафе, вернусь поздно. Мам, мне Димка не звонил?
– Да что твой Димка... Сашки вот до сих пор нет, хоть бы позвонила, засранка такая! Знает ведь, что я нервничаю! Что это за репетиции ночные? Как хоть этот клуб называется, ты знаешь? А если в школе узнают? Ее ж могут к экзаменам не допустить!
Соня распалялась все больше, вымещая на строптивой дочери свое горе, понимая при этом, насколько бессильна что-то изменить, что и поругать-то ее она может только в ее отсутствие, и от этого горе ее казалось ей еще более горьким, а будущее – еще безысходнее.
Сашку они прождали до двух часов ночи, замирая от каждого шороха шагов на лестничной клетке, прислушиваясь к шуму понимающегося лифта. Когда наконец лифт остановился именно на их этаже и торопливые каблучки процокали по направлению к двери, от сердца у обеих отлегло.
– А почему вы не спите? Меня, что ли, ждете? Так я ж записку писала! Или об отце какие-то новости есть?
Сашка уселась за стол, налила себе чаю, жадно вцепилась зубами в булочку. От нее шла волна такого радостного возбуждения и довольства, что Соня поневоле позавидовала, но тут же мысленно себя и одернула. Переглянулась с Мишелью, ища в ее глазах поддержку, и заговорила первая, как ей казалось, спокойно и насмешливо:
– Сашк, а как хоть твой клуб называется, можно узнать?
– Можно. Отчего ж нельзя. «Формула страсти» он называется.
– Как?!
– «Формула страсти»!
– О Боже... Сашенька, давай вместе спокойно подумаем, все ли правильно ты делаешь? Ты ведь умная девочка, ты понимаешь, что жизнь нельзя заполнить только одним праздником, надо ведь еще как-то в чем-то суметь самовыразиться...
– Так я и самовыражаюсь... – Сашка удивленно уставилась на мать, округлив красиво подведенные глаза. – Ты ж сама говорила, что в каждом человеке есть что-то такое, что он умеет делать лучше других, и что он должен определить это что-то, а потом реализовать его на полную катушку! Я следую твоим советам, моя мудрая мамочка! Только и всего! – Сашка говорила весело и возбужденно, без обычного своего сарказма, с удовольствием откусывая от булочки, сверкая красивыми ровными зубами. – Вы знаете, мне сегодня начали ставить танец, так вот, постановщик сказал, что меня не надо ничему учить, чтобы не испортить. Я талантлива, понимаете? Мне нравится танцевать стриптиз, из меня под музыку прямо прет что-то такое, чем моя голова не управляет... Я именно так самовыражаюсь, мама! Я испытываю удовольствие! А за удовольствие, оказывается, еще и деньги платят... И не маленькие!
