— Не знаешь, кто это? — спросила она у дежурной
сиделки, поднося трубку к уху. По счастливому стечению обстоятельств работы в
отделении было немного, и Алекс могла позволить себе немного поболтать. Но
сиделка пожала плечами.
— Внутренний вызов, — сказала она, и Алекс поняла,
что это не может быть Куп. Скорее всего, звонил кто-то из коллег, которому
понадобился совет или консультация.
— Доктор Мэдисон слушает, — сказала она
официальным «служебным» голосом.
— Не может быть! — Мужской голос в трубке
показался ей знакомым, но она никак не могла сообразить, кто это может быть.
— Кто это? — спросила она, начиная сердиться.
— Это Джимми. Джимми О'Коннор. Я приехал, чтобы сдать
анализы, и решил тебе позвонить. Или ты занята?..
— Нет, не занята. Ты попал в удачное время. Боюсь
сглазить, но у нас за весь день не было ни одного серьезного случая. Ты где? В
каком отделении?.. — Алекс была искренне рада его звонку. Она до сих пор
помнила их разговор у бассейна, который неожиданно получился таким откровенным
и доверительным. Джимми всегда был ей симпатичен, и она всем сердцем
сочувствовала его горю. Алекс была уверена, что Джимми нужны друзья, которые
могли бы вытащить его из пучины отчаяния, и она сама готова была стать для него
таким другом. Чужая беда всегда вызывала в ней сочувствие, и Алекс казалось,
что вместе с Марком они сумеют помочь Джимми.
— В лабораторном корпусе. — Эти слова прозвучали
немного подавленно, и она решила, что с его здоровьем что-то неладно. Стресс,
угнетенное состояние, тоска могли стать питательной почвой для серьезного
нервного расстройства.
— Если хочешь, можешь зайти ко мне, — предложила
она. — Мне нельзя отлучиться с этажа, но если с желудком у тебя все в
порядке, я могу угостить тебя нашим местным кофе.
— С удовольствием, — тотчас ответил Джимми. На
что-то подобное он надеялся, когда решился позвонить Алекс.
Сначала он не хотел отрывать ее от работы, но какая-то сила
заставила его подойти к местному аппарату и набрать номер отделения
неонатальной терапии.
Алекс объяснила Джимми, как ее найти. Через несколько минут
он уже вышел из лифта и помахал ей рукой. Алекс в это время разговаривала по
мобильному телефону с женщиной, которая несколько часов назад забрала своего
младенца домой. У них все было хорошо, и Алекс была в хорошем настроении. Этого
малыша они выхаживали целых четыре месяца и все-таки сумели добиться полного
излечения.
— Так, значит, здесь ты творишь свои чудеса? —
спросил Джимми, когда она подошла к нему, и с восхищением оглянулся по
сторонам. За стеклянными стенами стояли в ряд так называемые «инкубаторы» —
воздушные колокола для младенцев, операционные камеры, электрокардиографы и
другая современная медицинская техника, вокруг которой суетились врачи в
комбинезонах и марлевых повязках.
Такая же марлевая повязка болталась на шее Алекс вместе со
стетоскопом, а из кармана торчал ланцет. Джимми проникся к Алекс еще большим
уважением и в общем-то был не так уж не прав. Работа Алекс была гораздо сложнее
и ответственнее, чем простое хирургическое вмешательство, хотя бы потому, что
именно ей приходилось решать, нужно ли оперировать младенца или можно обойтись
без травмирующего воздействия. К счастью, Алекс почти никогда не ошибалась в
определении диагноза и метода лечения и заслуженно пользовалась авторитетом в
отделении.
— Я рада, что ты заглянул, — сказала она, проводив
Джимми в свой крошечный кабинетик, где стояли только неубранная раскладушка и
низенький шкаф с картотекой, на котором она при случае наскоро обедала. С
родителями своих маленьких пациентов Алекс встречалась обычно в комнате
ожидания.
— Кстати, с тобой все в порядке?
— Абсолютно. А что? — удивился Джимми.
— Тогда зачем же ты приходил в лабораторию?
— Ах это… Обычная проверка. Ведь я работаю с детьми,
поэтому каждый год мне приходится проходить полное медицинское
освидетельствование на предмет отсутствия у меня туберкулеза, сифилиса,
дизентерии и других страшных болезней. В этом году я не сдал вовремя анализы, и
в конце концов мне сказали, что отстранят меня от работы до тех пор, пока я не
получу сертификат о здоровье. И вот я здесь, убил на рентген и анализы все
утро. Теперь мне придется работать в субботу, чтобы наверстать то, что я не
успел сделать сегодня.
— Я сама часто оказываюсь в подобном положении, —
улыбнулась Алекс. — А чем именно ты занимаешься? — спросила она,
вручая Джимми кружку с кофе.
— Чем именно я занимаюсь?.. — повторил Джимми и
отпил кофе. — Разлучаю детей с родителями, которые колотят их почем зря.
Спасаю девочек и мальчиков, которых насилуют собственные отцы, дяди и старшие
братья. Я отвожу в пункт первой помощи малышей, с ног до головы покрытых
синяками и сигаретными ожогами, и разговариваю с матерями, которые настолько
замучены и запуганы жизнью, что срываются из-за пустяка и вымещают на детях
свои неудачи и страхи. Еще я отправляю на лечение одиннадцатилетних наркоманов
и девятилетних проституток, выколачиваю из нашей социальной службы дополнительные
пособия для многодетных, иногда просто пинаю мяч на пустыре с компанией
мальчишек, которым нечем заняться и которых дома ждет пьяный отец или
истеричная мать, готовая изуродовать своих детей только потому, что их у нее
семеро и ей нечем их кормить. Вот чем я занимаюсь, Алекс…
В принципе, моя работа не слишком отличается от твоей…
Мы оба пытаемся что-то изменить; иногда у нас получается,
иногда нет, и тогда мы жалеем об упущенных возможностях и сетуем на собственное
бессилие. Разве не так?
Алекс молча кивнула. Она представляла работу Джимми
несколько иначе и была потрясена его мужеством и упорством не меньше, чем он —
ее мастерством и медицинскими познаниями.
— Я бы, наверное, так не смогла, — проговорила она
наконец. — Видеть такое каждый день, это… свыше человеческих сил… обычных
человеческих сил. Наши пациенты попадают к нам, проигрывая жизни всего одно, от
силы два очка, и наша задача состоит в том, чтобы помочь им сравнять счет. Но
твоя работа… Я думаю, что, если бы я видела хотя бы одну сотую часть того, с
чем ты сталкиваешься каждый день, я бы навсегда разочаровалась в человечестве.
— Самое смешное, — сказал Джимми, и ей показалось,
что он действительно сдерживает смех, — что на самом деле эта работа — как
и твоя, впрочем, — учит любить людей. — Он глотнул еще кофе и
поморщился. Кофе здесь был еще хуже, чем тот, который Джимми пил у себя в
офисе, хотя представить такое было нелегко. — И еще она дает надежду.
Она заставляет тебя верить, что рано или поздно что-то
изменится к лучшему, и иногда такое действительно случается. Как правило, этого
хватает, чтобы не сломаться. Ведь твои личные чувства никого не касаются. Тебя
никто не держит, но ты знаешь: если ты уйдешь, ситуация станет еще хуже. Не
знаю, кем надо быть, чтобы уйти, зная, что означает это «хуже» для детей, с
которыми мы работаем… — Он не договорил. Алекс встретилась с ним взглядом, и
Джимми слегка кивнул.
