А с недавних пор все ее мысли о Петре Васильевиче сделались тревожными. То есть сначала тревожными, а потом и отчаянными, и пугающими…
Через месяц после вечера, проведенного с ним у реки под утесом, Нора поняла, что во время того свидания забеременела.
«Точно, что тогда! – От одних только мыслей об этом руки у нее холодели и тяжкий ком страха вставал в груди. – Перед тем месячные прошли, а после того вечера мы уж не встречались».
Стоило словам «тот вечер» только всплыть в ее сознании, и сразу же вспоминались его поцелуи, от которых мгновенно вспухали у нее губы, и как он придавил ее к холодной весенней земле, будто камень-валун, и ой какой же горячий камень, – все это вспоминалось разом, и щеки вспыхивали от таких воспоминаний. И не могла она понять, стыд зажигает ей щеки или какое-то другое чувство.
Да какая теперь разница! Вечер тот принес беременность, в которой не приходилось сомневаться. Не только месячные задержались, но и тошнота мучила, и голова кружилась, и темнело в глазах.
Когда Нора еще в школе училась, в Каменку приезжал автобус с врачами, которые проводили медосмотр. Пожилая врачиха тогда сказала ей:
– У тебя, детка, малокровие. Без анализов видно – вон какая бледная. Прямо тургеневская барышня! С чего бы на свежем-то воздухе крестьянской девочке бледной быть? – И посоветовала: – Свеклы побольше ешь, в ней гемоглобин.
Свеклу Нора ела, но толку от этого было немного: бледность никуда не делась. А теперь, когда забеременела, еще и головокружения начались и чуть не обмороки.
Что ей делать, она не знала. Как открыться Петру Васильевичу? Но, с другой стороны, понятно же, что рано или поздно должно было этим кончиться. Что с того, что малокровие, так-то она здоровая, ну и забеременела, куда деваться. Понимал же он, что это случится, значит, прикидывал, что станет делать. Значит, надо ему сказать, ничего не попишешь.
С недельку Нора все-таки еще подождала: надеялась, что Петр Васильевич придет к ней во флигель ночью, и тогда разговор начнется сам собою, в постели. Но он все не приходил – не зря показалось в тот вечер у реки, что последний раз он с нею, хоть и непонятно ей тогда было, почему так кажется.
Ну, что теперь гадать, отчего да почему.
Все это время Петр Васильевич по утрам не пел в кабинете физики; тоже непонятно, какая причина. Решив переговорить с ним, Нора еле дождалась, когда он придет в школу пораньше.
Она увидела его в окошко флигеля, когда еще лежала в постели, перемогая тошноту, а увидев, вскочила и стала одеваться так торопливо, что все роняла на пол. Даже зубную щетку уронила – Нора чистила зубы всегда, хотя тетя Валя считала это блажью. И выскочила она из флигеля стремительно, на ходу застегивая жакетку, и на школьное крыльцо взлетела, как белка на дерево. Мало ли, вдруг сейчас кто-нибудь еще спозаранку на работу явится, и не успеют они поговорить наедине.
Нора думала, что еще в коридоре услышит его голос: обычно, распеваясь, Петр Васильевич выводил какие-то простенькие мелодии без слов. Но за дверью физкабинета стояла тишина. Она осторожно подошла к двери, помедлила, потом постучалась. Никто не отозвался. Нора толкнула дверь, но осталась стоять на пороге, не решаясь войти в класс.
Дверь рассохлась и, открываясь, громко скрипнула. Но Петр Васильевич не обернулся на этот звук. Он не пел, а стоял за учительским столом, который здесь, в физкабинете, был поднят на несколько ступенек вверх, словно бы на невысокую эстраду, и крутил ручку прибора. Нора знала этот прибор: с его помощью показывали, как возникает электричество, – проскакивала между блестящими шариками ослепительная, как молния, белая дуга.
Петр Васильевич стоял к ней спиной и что-то подкручивал в приборе. От того, что стоял на помосте, он казался еще выше, чем на самом деле.
– Петр Васильевич… – проговорила Нора.
Не молчать же, раз уж пришла. Она переступила через порог и закрыла за собой дверь.
– Ну? – Он наконец обернулся. – Что тебе?
– Я… Да ничего вообще-то. – Она поежилась от холода, которым дышал его голос. – Я только поговорить.
– Говори.
– Петр Васильевич…
– Ну? – нетерпеливо повторил он. – Говори! Что глазки мне строишь?
Это было обидно, потому что несправедливо. Нора совсем не строила ему глазки, у нее и в мыслях этого не было!
Обида придала ей решимости. В самом деле, чего она мнется?
– Я только сказать вам хотела, – больше не подбадривая себя, не подыскивая, с чего начать да какими словами выразить, произнесла она. – Я беременная. С того вечера, как мы у речки были. Тогда вот и вышло.
Как-то переменилось от ее слов его лицо, но как, понять Нора не успела, потому что оно сразу же застыло, сделалось таким… Каменным, вот каким. Разным она видела до сих пор его лицо – веселым, мрачным, сведенным желанием, расслабленным после того как желание было удовлетворено, – но таким не видела никогда.
Он молчал. Нора тоже.
– И что? – наконец проговорил он.
– Я… вас хотела спросить… – пролепетала она.
Ей вдруг стало страшно. До сих пор было волнение, робость была, а теперь явился страх. Таким тяжелым, таким пугающим было выражение его лица…
– Так и знал!
И выкрик этот рокочущий он бросил тяжело, как камень. Нора вздрогнула.
Петр Васильевич шагнул вниз через обе ступеньки. Рассохшиеся половицы задрожали под ним, и коленки у Норы от этого задрожали тоже. И не только ее коленки – наверное, от того же самого дрогнул и учительский стол, на котором стоял подготовленный к уроку прибор, и белая электрическая дуга, ослепительная молния с громким треском проскочила между блестящими шариками.
– Так и знал, что этим кончится! – повторил он. Теперь в его голосе, в его горле клокотала ярость. – Говорил же тебе: смотри, смотри!
Это он ей в самом деле говорил, Нора помнила. Но к чему относится его «смотри», ей тогда и в голову не приходило. А он вот про что, оказывается.
– Но чем же кончиться могло? – чуть слышно выговорила она. – Как же по-другому? Я думала, вы понимаете…
– Думала она! – заорал он. Лицо исказилось так, будто его схватила судорога. – Между ног твои думки! – Он забегал по классу, потирая ладонями щеки, лоб. – И ведь решил уже, как раз решил… Раньше надо было!.. И надо же, чтоб как раз сейчас… Думала она! Кошка тем же местом думает! – Он вдруг остановился и, глядя на Нору сузившимися глазами, процедил сквозь зубы: – Чтоб больше я про это от тебя не слышал.
– Так разве же что изменится, если и не услышите? – воскликнула Нора.
Восклицание вырвалось невольно: таким глупым, таким на него самого не похожим показалось ей это его требование. Тетя Валя спьяну и то такой дурости не сказала бы!
Но он был не пьяная тетя Валя – он был мужчина, тот самый, тело которого было тверже камня. И все это его тяжелое тело вдруг обрушилось на нее!..
