– Нет, – твердо решила Надюша. – Я звонить не буду. Он должен сам.
Через час она уже убедила себя, что Валера сам позвонить не может, потому что мужчине трудно сделать первый шаг. Через два – что он точно так же измаялся. Через два с половиной Надюша уже звонила Валере, выйдя в коридор.
– Надя? – в его голосе было столько удивления и досады, что сразу стало ясно: не маялся он. И спал этой ночью, вероятно, тоже крепким и здоровым сном.
– Как дела? – спросила она, чтобы хоть что-нибудь спросить. Если бросить трубку, он тут же догадается, что ей не все равно, что она переживает.
– Послушай, – раздражение, сквозившее в Валерином тоне, ледяными струями окатывало слух и впивалось в сердце, – не надо мне звонить, пожалуйста. Я не умею дружить с женщинами, с которыми спал. Мы расстались. Так что лучше друг друга забыть. Не надо пытаться реанимировать то, чего у нас не было. Прощай, Надя! Совсем прощай, ты поняла? Не звони больше.
«Совсем прощай…» Надя поняла, что сейчас заплачет.
– Что, обсчитали? – сочувственно спросила ее телефонистка Оля, притормозившая рядом. – Бывает, не переживай. Сегодня тебя, завтра – ты. Что ни делается, все к лучшему.
Утешив Надежду столь незатейливым образом, Оля побежала по своим делам.
Как просто. Действительно, все к лучшему. Надо просто перешагнуть эту стену, за которой счастье, или перепрыгнуть. Или вскарабкаться, а потом упасть, но уже по другую сторону неприятностей.
Философия и теория – одно, а практика – все же другое. На практике ни перешагнуть, ни перелезть не получалось.
– Мам, я сегодня приеду. – Надя постаралась говорить беззаботно, словно между делом, но от ее нервозности даже трубка нагрелась.
– Вот радость-то, – съехидничала мама. – С чего бы это? И почему ты мне звонишь? Надеешься на встречу с оркестром и хлебом-солью?
Конечно, Татьяна Павловна не обрадовалась. С чего радоваться, когда на закате второй молодости у тебя вдруг налаживается личная жизнь, а у дочери наоборот – все рушится. И она, не желая прозябать на руинах, приплетается в родное гнездо с чемоданами и намерением обосноваться третьей в их теплом тандеме. А третий, как известно, лишний. Надя это все понимала, но идти ей было некуда.
– Я просто предупредить, на всякий случай.
– На какой случай? – снисходительно поинтересовалась мама.
– На тот случай, если вы собираетесь скакать по квартире вечером в неглиже. Или имеете в виду еще какие-нибудь развлекательные прожекты. Так вот не забудьте меня в свои планы вписать, чтобы мой приход не стал для вас неожиданным сюрпризом, – почтительно пояснила дочь и нажала «отбой». Везде лишняя, никому не нужная, кроме кредитора. Фортуна не только повернулась задом, но и вела себя как обнаглевший скунс.
После смены Надя осталась доделать перевод. Работа была срочная, заплатить должны были побольше, чем обычно, поэтому она старалась. Если в этот раз все получится, то и в будущем можно будет рассчитывать на не менее симпатичные заказы. В агентстве ей сказали, что иногда появляется шанс перейти из разряда внештатных переводчиков в штатные. Надюша еще не решила, нужно ли ей это, но перспектива обнадеживала. Это была видимость еще одного выхода из лабиринта, в который ее загнала собственная неосмотрительность. Всю жизнь проработать на гостиничной стойке в любом случае не получится, поэтому запасной аэродром не помешает.
– Вы работящая девушка, Надежда, – раздался над ухом бесстрастный голос Рельке, и Надя напряглась. В принципе использовать компьютер в личных целях никто не запрещал, но и не разрешал. Скандала очень не хотелось.
– А что это? – изумился босс, вчитавшись в текст на экране монитора.
– Я подрабатываю переводами, – как само собой разумеющееся выдала Надежда.
Главное – вести себя уверенно, но не наглеть.
– Хочу заработать на второе образование, – заглянув в очки Рельке, радостно поделилась подробностями Надя. За очками недоумевали маленькие блеклые глазки, в самих очках отражалась симпатичная и в меру доброжелательная девица.
– Второе? – еще больше удивился Рельке.
– Ну да. Юридическое или экономическое. В будущем мне это пригодится, – мечтательно поведала Надежда, на всякий случай не отводя открытого и честного взгляда от парализованного ее откровенностью шефа. – Чтобы сделать карьеру в нашем отеле.
Последнее она добавила для страховки. Одно дело – работать для себя, а другое – на пользу великой гостиничной сети, во имя общего блага, так сказать.
– Я хочу вас есть. – Рельке перешел на русский язык, приведя Надюшу в состояние ступора.
«Переборщила, – испугалась она. – Надо было хотя бы покраснеть, а не делать из него такого откровенного дурака».
Затравленно улыбнувшись и подобострастно хихикнув, в любом случае одобряя все задумки любимого начальства, Надя затихла.
– Есть вас хочу? – перестроил фразу Рельке и обиженно поджал губы.
«Вот полиглот придурошный, – расстроилась Надежда. – И переспросить нельзя».
Все в гостинице знали, что Рельке чрезвычайно гордится знанием местного языка, поэтому дико раздражается, если его поправляют или недоуменно переспрашивают. Кроме всего прочего, милейший австриец, стремившийся ассимилироваться и подружиться с коренным населением, был невероятно злопамятным. Поэтому народ дальновидно кивал и понимающе улыбался, когда Рельке, отклонившись от стандартного «Как дела?», выдавал немыслимые конструкции из серии «К порядку», что означало «Все в порядке», и «Но, пошла», когда он пропускал даму вперед. Сначала сотрудники шарахались, потом привыкли.
– Да уж, – неопределенно протянула Надежда и поощрительно растянула губы в виноватой улыбке. При этом весьма некстати вспомнился Киса Воробьянинов.
Пауза затянулась. Одно дело – ответить улыбкой на банальное «Как жизнь?», и совсем другое – отмалчиваться на вопрос, повторенный дважды.
Если он употреблял глагол «есть» как немецкое ist, то есть в значении быть, иметься, то… Что? Он хочет ее быть? Иметь?
Тут Надя залилась краской и кхекнула, смущенно отвернувшись.
«Это вряд ли. Тогда что? Баран австрийский! Что тебе надо?»
– Я приглашаю вас на ужин. – Рельке перешел на немецкий и тоже покраснел.
Вероятно, выражение лица приглашенной было таким, что бедный «партайгеноссе» усомнился в том, что и немецкая интерпретация пожелания понята правильно. А Надя, до которой дошел смысл, чуть не упала со стула.
– На ужин? – тупо переспросила она.
– На ужин, – обрадовался Рельке и немедленно пояснил: – Вы хорошая сотрудница, я хочу вас поощрить. Кроме того, мне будет приятно провести вечер с девушкой, которая говорит по-немецки.
– Большое спасибо, – выдохнула Надя, совершенно не понимая, радоваться или пугаться. Почему она? Почему вообще Рельке? Австрийца в отеле уже давно держали за средний пол, которому бесполезно строить глазки и который запросто может напакостить, блюдя интересы компании. Может быть, он хочет сделать из нее стукачку? Вполне вероятно.
