Конечно, она понимала, что удержать Ленского будет сложно, но таких неожиданностей даже не предполагала.
Они уже поужинали в ресторане и ехали к Олегу, когда Алина вдруг вспомнила про утреннюю эсэмэску.
– А ты получал мое послание? – она нежно провела ноготком по его шее.
Ленский дернулся, хихикнул и почесался:
– Рыбка, я боюсь щекотки. Ничего я не получал. Но ты мне можешь все сказать своими словами.
– Обязательно. Я тебе даже изображу в лицах, – сострила Аля.
У него кончились сигареты. Уже потом впавшая в депрессию Шульгина поняла, что это был знак свыше. Олег притормозил у киоска и, поцеловав любимую, вывалился из салона со словами «Я за куревом». У киоска топталась девица, тоже что-то покупавшая. Олег вытягивал шею, разглядывая плохо освещенную витрину. От нечего делать Алина взяла его трубку из подставки и начала искать свое сообщение. Сначала она даже не поняла, что это такое, а потом осознание потери обрушилось на нее лавиной, в одно мгновение погребя под ледяными глыбами правды. Эсэмэсок у Ленского обнаружилось много. Все они были примерно одинакового содержания, зато адресатки были разными. Сегодняшним днем было датировано 4 записи. Последняя гласила, что «рыжая королевна ждет завтра своего короля как обычно». От этого «как обычно» сердце сжалось в сухую изюмину и почти остановилось. В предыдущем сообщении подробно описывались восторги некой Ланы по поводу прошлой ночи, которую Ленский, по сведениям Алины, провел на неком закрытом совещании, затянувшемся из-за несговорчивости японских партнеров.
Зато теперь она знала, как зовут партнеров.
Оставшуюся запись Аля даже читать не стала. Она так и застыла с мобильным в руке. Ладонь вспотела и неприятно липла к пластмассе.
– О, Штирлица, кажется, сдали, – понимающе хмыкнул вернувшийся Олег. – Рыбка, на будущее – никогда не ходи в разведку. Гарантированно разведаешь нечто такое, к чему не готова и что совершенно для тебя не предназначено.
– Ты меня обманул.
– Нет. Я всего лишь берегу психику своих женщин. Мужчина полигамен. Разве ты об этом никогда не слышала? А вот дамы, увы, невозможные собственницы. Они не умеют делиться партнерами. Это ошибка. Когда дети в песочнице не могут поделить ведерко, они начинают драться. А если бы они сообразили договориться пользоваться этим ведром по очереди, то спокойно играли бы дальше.
Алина немедленно вспомнила лагерь, куда ее в детстве отправляли на одну смену. Туалет был далеко, корпус на ночь запирали, и девочки по очереди пользовались старым вонючим ведром. Наверное, Ленский имел в виду не это, но ассоциации вызывал именно такие.
Молча отбросив трубку, словно паука, девушка выскочила из машины. Как всегда, ей казалось, что вместе с любовью кончена и жизнь. И, как всегда, Алина была уверена, что на этот-то раз все так и есть, не фикция, не преувеличение, а самое что ни на есть фиаско. Ведь эта любовь не такая, как те, предыдущие.
Олег догонять сбежавшую девушку не стал, поэтому Аля осталась со своим горем один на один.
Гусева попала как раз в самый разгар истерики и, как обычно, нашла очень правильные и жесткие слова. Она не стала жалеть, отрезвив страдалицу своим цинизмом. Поэтому домой Шульгина вернулась почти вменяемой и даже умудрилась поддержать с папой какую-то беседу политической направленности.
Папа увлеченно ругал мордатого мужика со смутно знакомым «телевизионным лицом», названивая по проплывающему внизу экрана номеру телефона с целью прорваться в прямой эфир и «сказать ему все».
Алине так хотелось, чтобы в этот знаменательный вечер хоть один представитель сильного пола получил по заслугам, что даже подключилась к процессу дозвона.
Дорваться до прямого эфира не удалось, но зато удалось хоть немного отключиться от своей катастрофы.
Глава 30
Утром, когда невыспавшаяся и взвинченная Маша, натыкаясь на углы, собиралась на работу, очень туманно представляя, как именно будет добираться из аэропорта до офиса и сколько это займет времени, явился бодрый и свежий Михаил Яковлевич. В руках он сжимал букет пролетарских гвоздичек.
– Вот, передай ей. От меня. Скажи, мол, раз помирать поехала в дальние страны, то последний долг отдаю авансом.
– Обязательно, маме будет приятно, – одурело кивнула Маша, не особо вникая в смысл. Спать хотелось чудовищно. Казалось – прикрой глаза, и навалится беспробудный медвежий сон до самой весны.
Торопливо прокомментировав деду распорядок дня, старательно отпечатанный на листе бумаги, она побежала к ожидавшему у подъезда такси.
Аэропорт встретил оживленным гулом полноценного рабочего дня. Народ суетился, занимал очереди, перекрикивался и возбужденно-нервно готовился к отлету. Будущие пассажиры, словно трудолюбивые муравьи, перетаскивали с места на место чемоданы, баулы и сумки.
Диана Аркадьевна с независимым видом стояла рядом с аккуратным чемоданом на колесах.
– Привет, мамуль, – Маша, стесняясь, чмокнула мать в надушенную щеку. – А почему вещей так мало?
– Я считаю, что женщина должна приезжать на все готовое. Больше цены будет. Здесь только необходимые мелочи. Одежду мы с Лёвой купим там.
Далекий Шпунт уже стал «Лёвой», появилось замечательное слово «мы», от которого веяло надежностью и стабильностью. Маша с удивлением поняла, что у мамы получилось нечто совсем невероятное, чего не могло быть. Со стороны эта история казалась авантюрой, а в результате оказалась хорошо спланированной шахматной партией, где все ходы привели к задуманной победе.
– Это что за гербарий? – Диана Аркадьевна с сомнением разглядывала прощальный букет.
– Это дед тебе передал. От всей души.
– Это хорошо, что он уже о душе начал думать. Желаю ему остепениться и закончить свои дни достойно, а не на роликах с очередной соплей. Букетик-то кладбищенский. Ну, точно, четыре штучки. Вот старый хрыч. Но я возьму, на память. Кстати, мы и с тобой еще неизвестно когда увидимся, хотя Лева обещал регулярно сюда ездить, у него здесь бизнес намечается. В любом случае, я тут тебе написала письмо. Нет, сейчас не читай, потом, когда я уеду. Это мой последний наказ.
– Мама, перестань, а то у меня уже сложилось впечатление, что мы тебя провожаем в последний путь.
– А что? Самолеты иногда падают. Ладно, шучу. Это приятно, что ты переживаешь. Кстати, я его проверила по своим каналам, там все в порядке, так что созваниваться ежедневно нет необходимости. Но ты все же звони. Я же твоя мать.
– Я помню.
– Будь умницей. И не потеряй мое письмо. Все, регистрация заканчивается, я побежала.
Мама потерлась об Машу щекой, изобразив поцелуй, и походкой манекенщицы двинулась к стойке, так больше и не оглянувшись.
– Я никому не нужна. Никому, – прошептала Маша. – Все как-то живут, занимаются собой, проносятся мимо, словно машины на проспекте, а я стою тупым фонарным столбом и смотрю на них. А они на меня – нет.
