— Это особенно плохо потому, что скоро шоу в поддержку присуждения Лидбеттеру премии Тернера всех перестанут интересовать. А он ее просто-напросто не получит. Публика сыта по горло всей этой помойной культурой. А критики согласятся с мнением публики. Будет колоссальный провал, и у Дорис целых три программы пойдут коту под хвост.
— Каждый может иногда допускать ошибки, — заметил Барли. — Как правило, шоу на высоте. Поэтому у него такой успех.
— Благодаря мне, — отрезала Флора. — А вовсе не Дорис. Дорис хороша тем, что знает всех и вся в мире искусства, но она не способна отличить хорошую картину от хвоста автобуса. Она висит на волоске. Ты знаешь об этом?
У Барли отвисла челюсть. Официант спросил, все ли в порядке. Барли сказал, что да, все хорошо.
— На нее многие точат зубы, — продолжала Флора. — А со временем врагов может стать еще больше. Она не единственная, кто ждет лишь удобного предлога, чтобы уволить человека. Штука в том, что она нуждается во мне, и я хочу, чтобы ты ей это сказал. Ради нее же самой. Потому что и к Дорис можно очень хорошо относиться, хотя она и чудовище.
Барли сказал, что ему это хорошо известно. Флора заметила, как странно мы относимся к людям, которых любим. Мы редко любим их за то, что они хорошие люди. За исключением разве что Грейс. Она, Флора, глаза выплакала, когда их с Барли брак распался, и ездила к Грейс в тюрьму, но Грейс отказалась ее видеть.
— Она вообще никого не желала видеть, — ответил Барли.
— Я молюсь за нее, — сказала Флора.
— Продолжай в том же духе, — посоветовал Барли. — Потому что, насколько мне известно, она очень счастлива.
Он охотно попросил бы Флору помолиться и за него тоже, но постеснялся. Ему хотелось заплакать, что не часто делают взрослые мужчины в «Плюще». Через пару столов от них сидели четверо новоиспеченных пэров — люди искусства, архитектуры, оперные певцы, кое-кто с телевидения. Они пили розовое шампанское — большую бутылку — и казались весьма довольными жизнью. Барли подумал, что если слухи о новом подъеме науки верны, им не стоило бы так веселиться. Но они радостно помахали Барли, который встречался с ними на многочисленных совещаниях по проекту «Озорной оперы». Он вежливо помахал в ответ. Они наверняка подумали, что Флора — его любовница. Это плохо. Спутницы лордов были из тех женщин, что не очень много времени тратят на свою внешность. На них красовались длинные облегающие платья, явно пошитые в шестидесятых. Мини-юбки попросту прошли мимо них, пока они размышляли о более серьезных вещах. Мало кто из женщин умеет одеваться, Грейс чувствовала себя вполне уютно в одежде, более подходящей для работы в церковном саду годах примерно в пятидесятых. Дорис же носит все, что рекомендует «Татлер». Лицо Флоры больше соответствовало эпохе Медичи — этакая средневековая бледность, — но ее одежда и стиль в целом, безусловно, из настоящего, Барли это нравилось. И к тому же у нее такие изящные запястья.
Глава 31
Этель Ханди тридцать девять. Во всяком случае, она так говорит. У нее приятное лицо с мелкими чертами и короткие темные волосы. Она выглядит уверенной в себе и хорошо разбирается в бухгалтерии. Она носит облегающие блузки и юбки. Она слямзила восемьдесят тысяч фунтов у своих нанимателей-букмекеров и получила за это три года. Она пыталась расплатиться с кредиторами и человеком, шантажировавшим ее кое-какими откровенными снимками, сделанными, когда ей было шестнадцать лет. Он грозился показать их ее пожилым родителям. Это он делал снимки. Этель считала, что ее хозяева эксплуатируют и ее, и публику. Она подумала, что если даст шантажисту то, чего он требовал, то он оставит ее в покое и отстанет. Но он не отстал. Он сдал ее полиции и смылся с ее лучшей подругой и деньгами. Ее приговорили к трем годам. Тюремная администрация оказалась более мягкосердечной, чем судья, и предоставила ей все возможные привилегии.
Когда я сидела в тюрьме, Этель стала мне хорошим другом. Она защищала меня от других. Грейс не может разговаривать иначе, объясняла она им. Ее отец доктор. И не может не плакать. Она любит своего мужа, а ее муж предал ее. Да, это она та женщина из газет, которая пыталась убить любовницу своего мужа. Нет, она не хочет наркотиков. Она не виновата, что Сэнди (одна из женщин-охранниц) положила на нее глаз. И она тоже не любит, когда ее трогают, просто не плюется и не рычит, как вы, животные. Нет, Грейс, если в меню ланкастерское жаркое, не бери его, кто-то нашел в нем овечий глаз, возьми вместо него что-нибудь вегетарианское. Нет, она не передаст через своих посетителей письма на волю. Ее посетителей обыскивают, как и всех прочих.
Я у Этель в долгу.
Этель нянчилась со мной и отвечала за меня, пока мои мозги не встали на место, и я не перестала хныкать. Это произошло тогда, когда я по совету Этель перестала принимать транквилизаторы. Мы сидели в камерах по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. Меня научили думать о себе «мы», а не «я», а об администрации — «они». Воспринимать себя как отдельную личность, как трогательную и невинную жертву обстоятельств — занятие бесполезное. Пару недель я просидела с убийцами и хулиганками, действительно страшными, но они, должно быть, решили, что я вполне безобидна, и переселили меня в другое крыло — к мелким нарушительницам, тем, кто сидел по приговору мирового судьи, а не Верховного суда: сорокалетние скандалистки, семнадцатилетние девчонки, стащившие в магазине губную помаду. Очень многие сидели за наркотики, а одна семнадцатилетняя, у которой на воле остался месячный ребенок, получила три месяца за кражу крабовой закуски. «У судьи на меня зуб. Я как-то перепихнулась с ним на заднем сиденье, с этим старым вонючим козлом». Мы могли смотреть телевизор, и в конечном итоге я уже отлично знала сбежавших Джуди и Ричарда. Мы могли посещать занятия по кулинарии и уходу за детьми. Обычное дело: все стараются изо всех сил, но заведение в целом оказывается куда хуже, чем его отдельные части. Там пахло мочой, и дезинфекцией, и никогда не было тихо. Даже в три часа ночи внезапные звериные вопли, рев и стоны, вызванные отчаянием и яростью, нарушали тишину. Имелся один мужчина — охранник, которого ненавидели буквально все и который проводил выборочный личный обыск, У него были мясистая рожа, поросячьи глазки и рыхлое тело. Он смотрел на нас одновременно с брезгливостью и вожделением. «Представь его голым», — посоветовала Этель, что заставило меня рассмеяться. Нет, я действительно у нее в долгу.
Когда мы с Уолтером добрались наконец до Тавингтон-Корта и спросили у мистера Циглера пленку со сделанной Гарри Баунтифулом записью встречи Уолтера с Дорис, он ответил, что отдал ее Этель для передачи мне. Но ни в квартире, ни где-либо поблизости следов Этель не обнаружилось. И чемодан ее исчез. Уолтер грустно заметил, что, наверное, она решила воспользоваться этой пленкой для шантажа. Я вкратце изложила Этель историю с Уолтером, леди Джулиет, портретом и ожерельем от Булгари, которое желала заполучить Дорис. Этель видела портрет на мольберте. И уж, конечно, была наслышана о Барли и Дорис Дюбуа, поскольку, пока мы с ней сидели в тюрьме, я по правде говоря, только об этом и могла говорить. Это она сказала мне, что лучшее лекарство от мужчины — другой мужчина, и оказалась совершенно права. Какой бы воровкой и растратчицей она ни была, Этель мудрая и, как я думала, хорошая.
