Сьюзен провела меня в гостиную и приступила к очередной исповеди.
Она объяснила, как несчастен был Эд со мной, как он долгие годы нуждался в интеллигентном собеседнике, и если бы не я и не мое настойчивое желание иметь детей, сейчас он был бы уже не старшим редактором, а владельцем собственного издательства.
Она растолковала мне, что Эд терпел меня только ради детей, старался уделять одинаковое внимание всем детям, относился к Колину, как к родному, хотя все знали, что он сын Лесли Бека.
— Но это же неправда! — возмутилась я. — Колин — сын Эда.
Сьюзен приподняла бровь. Она сообщила мне, что Винни с самого начала знал, кто отец Аманды, что она предложила сделать аборт, но Винни уговорил ее родить ребенка. Намек был ясен: именно так я должна была поступить с Колином. Что я могла сказать? Я молчала. Судилище продолжалось.
Сьюзен порицала мою суетливость и шумный нрав, поставив мне в пример тихого и спокойного Эда. Эти слова она произнесла на удивление мягко. Она вообще изменилась.
Я поняла, что оказалась жертвой ловких манипуляторов: Сьюзен заняла высоконравственные позиции и никого не пускает на свою территорию, она увлекла Эда, и отныне в ее глазах, а следовательно, и в глазах Эда я навсегда смешана с грязью. Она объяснила, с каким трудом Эд терпел мою привычку курить, как боялся, что пассивное курение повредит детям.
Я заметила, что фотография Винни исчезла со стола, а ее место заняла фотография Эда.
Сьюзен заявила, что если бы не произошел инцидент в «Золотом монахе», то все равно случилось бы что-нибудь другое и Эд воспользовался случаем, расстался со мной и воссоединился с ней, Сьюзен. И что теперь я ничтожество, достойное презрения, нравственная прокаженная.
По ее мнению, Анита Бек сумела отомстить за себя: причинами всех недавних событий стали мастерская в доме номер двенадцать по Ротуэлл-Гарденс и появление Лесли Бека. Но мне об этом лучше даже не заикаться, иначе меня упрячут в психушку.
Я встала, собираясь уйти.
— Я рада, что высказала тебе все, — закончила Сьюзен. — Думаю, ты скоро поймешь, что эти перестановки в наших общих интересах. Не пройдет и года, как ты осознаешь, сколько у тебя причин радоваться.
Я позвонила Мэрион из телефонной будки.
— О Нора! — воскликнула она. — По-моему, я была слишком резка с тобой в тот день. Я нагрубила тебе, да? Если так, прошу прощения. Розали рассказала мне про Эда. Она корит себя за бестактность. Надеюсь, ты на нее не сердишься. Она связалась с этим ужасным человеком, которого до смерти боится.
И она сообщила мне, что Розали приглашена на ужин в тюдоровский особняк мистера Кольера и теперь мучительно ищет предлог отказаться от интимной близости, не показавшись при этом невежливой. Еще я узнала, что Лесли Бек сделал Мэрион предложение, она не решила, что ответить, и впала в депрессию. Такой подавленной она не была с тех пор, как ей минуло восемнадцать. Очевидно, она всю жизнь спасалась от депрессии бегством.
Я повесила трубку, поняв, что мне не с кем поговорить. Никто мне не поможет. Я осталась одна.
Я купила билет до Эрл-Корта. Выйдя на станции, я нашла большой магазин, набрала бананов, хлеба, растопки для камина, молока и воска для полировки. Затем взяла билет до Чок-Фарм. На Пиккадилли я пересела на другой поезд, оставила сумку с продуктами бездомным, прихватив с собой только растопку. В пути я проверила, при мне ли зажигалка и работает ли она.
От Чок-Фарм я поднялась по склону холма и дошла до Ротуэлл-Гарденс. Я постучала в дверь дома номер двенадцать. Мне никто не открыл, и я вынула связку ключей — один из них я хранила по той же причине, что и пояс от коричневого платья с оранжевыми цветами. Я привязчива и романтична, убеждена, что слияние тел означает слияние душ. С удивлением и вместе с тем с облегчением я обнаружила, что за долгие годы замок так и не поменяли. От этого зависел мой план.
Я направлялась наверх, в студию. Мне показалось, что из-под комода в одной из комнат первого этажа доносится слабое мяуканье, и я заглянула туда. Из кучи перепачканных простыней выползла тощая заморенная кошка. Судя по всему, бедняжка уже отжила свое. Мучиться ей осталось недолго.
Я открыла дверь студии, буйство цвета подхватило меня, закружило так, что я ослабела. Вынув из сумки пакет с растопкой, я сломала щепку, поскольку мне казалось, что так она вспыхнет быстрее, и подожгла. Как часто бывает, растопка оказалась старой, пламя разгоралось постепенно. Но когда оно наконец вспыхнуло, угрожая обжечь мне руки, я швырнула растопку в дальние углы студии — одну половину в правый, вторую в левый, где в банке со скипидаром мокли кисти. Пламя взвилось вверх, опалило бахрому викторианской шали, и она начала скручиваться и тлеть. Оставив дверь открытой для притока воздуха, я сбежала с лестницы, по пути прихватив издыхающую кошку. Пусть поищет счастья у добрых обитателей Ротуэлл-Гарденс. Впрочем, на женщину с кошкой наверняка обратят внимание.
Мне понадобилось несколько минут, чтобы поймать животное. Поначалу кошка оцепенела от неожиданности и притихла, но потом принялась отбиваться с неожиданной силой и оцарапала мне руку. Мне пришлось вытаскивать ее из-под кухонного шкафа, а времени осталось в обрез. Затем понадобилось дать кошке воды.
В дверь позвонили. Меня поймали с поличным. Кто-то заметил дым и прибежал на помощь. Значит, это судьба. Я прижала к себе притихшую кошку — она была рыжеватой, старой, жилистой и худой. Я открыла парадную дверь.
На пороге стоял Лесли Бек, и в то же время не он. Это был прежний Лесли — энергичный, живой, с вьющимися, но не слишком жесткими волосами, с широко раскрытыми изумленными карими, а не голубыми глазами. Глазами котенка. Глазами Мэрион. Они казались странными на лице такого молодого человека, словно жизнь постоянно преподносила ему неприятные сюрпризы, а он никак не мог к этому привыкнуть.
— Чем я могу вам помочь? — спросила я. — Боюсь только, я спешу.
— Здесь живет мистер Пекер? — спросил незнакомец. Странный акцент. Несомненно, южноафриканский.
— Нет, — решительно покачала головой я. Мне надо было поскорее убраться отсюда и увести гостя. — Вы ошиблись адресом. — Сверху донеслось потрескивание огня. Я закрыла парадную дверь и вместе с юношей спустилась с крыльца.
Он двинулся за мной. Кошку я оставила возле дома номер шесть — помнится, здесь жили милые, приятные люди. Возможно, они давным-давно переехали, но я надеялась, что их дом достался не менее приятным новоселам.
— Вы хотите оставить кошку здесь? — спросил незнакомец.
— Да, — ответила я, и его лицо стало озадаченным. — Это ее дом, — пояснила я.
Шагая рядом со мной, юноша разговорился. Он объяснил, что Ротуэлл-Гарденс был его последним шансом. Завтра он улетает обратно в Кейптаун. Он пытался разыскать своих настоящих родителей, о которых ничего не знает, кроме фамилии — Пекер, или Бекер, что-то в этом роде. Его приемный отец умер, приемная мать почти ничего не помнит — она страдает запоями. Он перерыл весь телефонный справочник, звонил по всем номерам; дом Лесли Бека был его последней надеждой. Глупо все вышло. Его здесь никто не ждал. Но в этой стране он почему-то чувствовал себя как дома.
