Но когда речь заходит о любви – тут взгляды мешаются в путаную кучу. Одно исследование за другим демонстрирует веру американцев в совершенно противоположные понятия в том, что касается брака. С одной стороны (иудейской), весь наш народ свято верит, что брачные узы – это на всю жизнь, их нельзя разорвать. С другой (греческой), мы также свято уверены, что человек всегда имеет право на развод по личным причинам.
Но как могут обе эти идеи быть истинными одновременно? Неудивительно, что в головах у нас полная неразбериха. И стоит ли удивляться, что американцы женятся и разводятся чаще, чем представители всех остальных наций земли! Мы как в пинг-понге бросаемся от одного противоположного представления о любви к другому. Наш иудейский (или библейский, или моралистический) взгляд на любовь основан на преданности Богу, подчинении священной вере, и мы не сомневаемся в нем ни на минуту. Наш греческий (или философский, или этический) взгляд основан на преданности своей природе, суть которой в тяге к исследованиям, красоте и глубоком почтении к необходимости самовыражения. И он тоже не вызывает у нас сомнений.
Идеальный «греческий» любовник эротичен; идеальный «иудейский» – предан вам.
Страсть досталась нам от греков; верность – от иудеев.
Эти мысли не давали мне покоя, потому что по греческо-иудейской шкале я намного ближе к грекам. Делает ли это меня плохим кандидатом в брачующиеся? Я этого и боялась. Нам, «грекам», не очень-то нравится приносить себя в жертву традиции; нас это подавляет и пугает.
Еще сильнее я забеспокоилась, наткнувшись на один крошечный, но важный факт в уже знакомом вам исследовании Рутгерсского университета. Оказывается, исследователи выяснили, что браки, в которых и муж и жена относятся к священным узам с одинаковым безоговорочным уважением, имеют больше шансов на долговечность, чем браки, в которых супруги относятся к этим узам с подозрением. Уважение к институту брака, таким образом, становится необходимым залогом прочности отношений.
И ведь это вполне разумно, так? Надо верить в то, чем клянешься, чтобы обещание не было пустыми словами. Ведь вступая в брак, вы не просто клянетесь в верности другому человеку – вы еще присягаете самому понятию верности. Я лично знаю людей, которые до сих пор живут вместе вовсе не потому, что любят друг друга, а потому, что им дороги их принципы. Они и в могилу готовы лечь, так и не разорвав законные узы с человеком, которого ненавидят, и всё лишь из-за того, что поклялись перед Богом. Они считают, что если отрекутся от этой клятвы, то потеряют себя.
Стоит ли говорить, что я не такая? В прошлом у меня уже был выбор, что предпочесть – данное обещание или собственную жизнь, и я выбрала себя любимую. Что вовсе не делает меня человеком неэтичным (ведь можно поспорить, что мы, предпочитая свободу несчастью, тем самым отдаем дань почтения чуду жизни). Но сейчас, когда мне предстоит выйти за Фелипе, передо мной стоит дилемма. Во мне достаточно «иудейского», чтобы искренне желать своему браку продлиться вечно на этот раз (что уж там, так прямо и скажу, хоть и стыдно – на этот раз!), но я так и не смогла проникнуться безоговорочным уважением к институту брака. В истории брака я так и не нашла ни одного эпизода, в котором узнала бы себя и сказала: о да, на это я согласна. И это отсутствие уважения и осознания собственного места во всей системе внушало мне опасения, что в день свадьбы даже я не поверю собственным обещаниям.
Желая разобраться, я расспросила об этом Фелипе. Надо отметить, что он относился ко всему предприятию гораздо спокойнее. Хотя и у него институт брака вызывал не больше уважения, чем у меня, он то и дело повторял:
– Сейчас уже, дорогая, все превратилось в игру. Правительство установило правила, и мы должны им подыграть, если хотим получить то, что нам нужно. Лично я готов играть по любым правилам, лишь бы в конце концов мы с тобой могли спокойно зажить вместе.
Его подобное положение вещей устраивало, но я не хотела играть в игры; мне хотелось понимать, что я делаю, чувствовать, что это по-настоящему.
Фелипе понимал, почему я недовольна, и – благослови его Господь! – проявил достаточно терпения, выслушивая мои (довольно пространные) соображения по поводу двух противоречивых мировоззрений в западной цивилизации и того, как они влияют на мое восприятие брака. Но когда я спросила его, ощущает ли он себя больше «греком» или «иудеем», он ответил:
– Дорогая, все это не про меня.
– Почему? – спросила я.
– Я не грек и не иудей.
– Но кто же ты тогда?
– Я бразилец!
– Что значит – бразилец?! Фелипе не выдержал и рассмеялся:
– Этого не знает никто! Вот почему так хорошо быть бразильцем. Никто не знает, что это значит! Поэтому ты можешь использовать эту отговорку – что ты бразилец – и жить как хочется. Отличная стратегия, между прочим. Мне она очень хорошую службу сослужила.
– Но мне-то как она послужит?
– Она поможет тебе наконец расслабиться! Ведь ты скоро выйдешь замуж за бразильца. Так почему не начать думать по-бразильски?
– Это как?
– А как хочешь! Ведь мы, бразильцы, именно так и поступаем! Берем у всех идеи напрокат, смешиваем и создаем что-то новое, свое. Вот послушай – что тебе больше всего нравится у «греков»?
– Их человечность, – ответила я.
– А у «иудеев» – если вообще что-то нравится?
– Честь, – призналась я.
– Ну вот и решили – берем и то, и другое. Человечность и честь. И на этой основе строим брачные отношения. Назовем это «бразильский коктейль». И будем делать все по-своему.
– A так можно?
– Дорогая! – воскликнул Фелипе и взял мое лицо в ладони с внезапной отчаянной решимостью. – Ну как ты не поймешь? Как только мы получим эту чертову визу и женимся в Америке, можно будет ВСЁ!
Неужели и правда всё?
Я молилась, чтобы Фелипе оказался прав, но все же сомневалась. Мой самый глубинный страх по поводу брака, когда я наконец докопалась до самой его сути, заключался в том, что в конце концов брак начнет менять нас в гораздо большей степени, чем мы – его. Много месяцев я изучала брак, но это привело лишь к тому, что я стала еще больше бояться этой возможности. Я убедилась, что институт брака обладает поразительно огромной властью: он больше, древнее, глубже и сложнее, чем нам с Фелипе когда-либо суждено стать. И неважно, что мы считаем себя такими современными и умными, – я боялась, что, как только мы ступим на брачный конвейер, из нас по-быстрому отольют клонированных супругов, затолкав в общепринятую форму, удобную обществу, – даже если она будет неудобна нам.
И все это меня очень пугало, потому что, пусть это кого-то раздражает, мне нравится думать о себе как о не соответствующей стандарту. Нет, я не анархистка, Боже упаси, но мне приятно сознавать, что по жизни мне свойственно инстинктивное неприятие общепринятых норм. Да и Фелипе, по правде говоря, нравится думать о себе в таком же ключе. Да что уж там, давайте начистоту – кому из нас не нравится думать о себе в таком ключе? Ведь как приятно считать себя эксцентричным нонкомформистом, даже если вы просто купили не такой кофейник, как у всех! Вот почему сама мысль о том, чтобы поклониться общепринятому и выйти замуж, казалась мне досадной – точнее, казалась досадной той самой упрямой части моего противящегося авторитетам гордого «древнегреческого» существа. И я уж честно думала, что эта проблема никогда не решится…
