Сашка замолчала, старательно отводя взгляд от прямой наводки глаз Ивана, допила чай, обдумывая, как бы поточнее и без лишних подробностей все объяснить.
— Предложений с его стороны было много, в основном о жертвах и вложениях с моей стороны в пользу совместного обеспеченного будущего. Послушала я, послушала и решила свое будущее строить и обеспечивать самостоятельно. В другой роман я впала от вялотекущей мысли: «Должен же кто-то быть». «Кто-то» поначалу был весьма галантен, тактичен, а когда перебрался ко мне на диван к телевизору, предложил сплотиться супротив остальных гадов вокруг, поддержав данную священную борьбу финансовыми вложениями в виде сдачи его квартиры. Я его собрала, перекрестила и отправила противостоять всем мировым «козлам» в паре с Госдумой. Потом двое суток хохотала, вспоминая.
Она посмотрела в пустую чашку. Чаю больше не хотелось, но какие-то действия под такие разговоры просто необходимо производить — передыхая, обдумывая. Обычно народ предпочитает выпивать в моменты душевного стриптиза. Выпивать тоже не хотелось. Сашка нашла другой выход — встала, собрала посуду со стола, отнесла в мойку, спрятавшись от шоколадной расстрельной команды гуровских глаз, повернувшись к нему спиной, занялась мытьем посуды.
Он молчал. Ждал продолжения. А не будет! Все! И вообще, что за вечер откровений, исповеданий?! С какого…
«Саш, ты сама это затеяла — пристала к нему: «Дети есть? почему не женат?» Что ты теперь возмущаешься?!»
— Трудно это, Гуров, — поделилась своими выводами Сашка, как-то сразу остыв. — Когда ты чего-то достиг в жизни, прошел многое, потерял, и понял, и шишек набил, и людей просчитываешь на счет «раз». Все их потуги, посылы, заинтересованности и расчеты — очень трудно, может, даже невозможно с кем-то совпасть всем — и разумом, и душой, и желательно телом. Грустно это. Да что я тебе объясняю! Ты все об этом знаешь!
Знал. И побольше, чем она. Ибо партнерш у него было в жизни гораздо большее разнообразие, чем у нее партнеров! Разных, совсем разных! Замечательных, достойных, глупеньких и умненьких, деловых, богатых и простушек, интересных и не очень — можно перечислять отсюда и до… Поэтому ему объяснять про ужас несовпадений не надо! Все они были хороши, каждая по-своему, и огромное им мужское спасибо за то, что были, но… не то!
К черту! Что за душевный мазохизм? К чему эти глубинные копания в себе? Зачем вообще было откровенничать, вспоминать что-то!
— Невесело что-то у нас получается рассказывать, — словно прочитав его мысли, сказала Сашка.
— Да ладно, Саш! Обойдется! — добавил оптимизма Иван.
— Хорошо хоть без глубинных излияний под водочку обошлось.
— Это можно исправить! Развить, так сказать, тему в традиционно народном стиле.
— С обычным завершением: «После совместного распития спиртных напитков…»
— Ну, это на крайний случай.
— Ограничимся простым: «Ты меня уважаешь?» — усмехнулась Сашка.
Движение ее рук, поворот головы, усмешка, маленькое розовое ушко и часть щеки, освещенной горящим над столешницей светильником, откинутая привычным неосознанным движением нетерпеливой руки челка, колыхнувшаяся упругая грудь — все это — движения, вдох-выдох, вся она сама — так неожиданно, так отчаянно, как пуля, ударило Ивану в сознание!
Все сдерживаемое, контролируемое, загоняемое куда-то подальше желание, воспоминания тела, разума об обладании, познании этой женщины рванули ему в голову, в пах, в мозг!
У него перехватило дыхание! Сашка говорила что-то, улыбалась — он не слышал, оторопев от неожиданности прорвавшихся эмоций, чувств, бурлящей крови желания!
Ничего не имеет значения — их договоренности, подозрительность, нерешенность проблемы — все потом! Это жизнь! Здесь! Сейчас! С ней!
А все остальное — потом! Когда горячность схлынет, опадет, удовлетворенная, — потом.
Он встал, двумя большими, стремительными шагами подошел к ней сзади — она что-то говорила, выключила воду, домыв посуду, — он обнял, прижал спиной к себе.
— Саш, Саненчка! К черту всю ерунду, договоренности! Саш!
Очень вразумительно! Ничего он не мог говорить, не соображал почти! Стал целовать маленькое розовое ушко, взбудоражившее его, боясь отпустить ее, услышать не тот ответ!
Она развернулась к нему и поцеловала. Сама! Сильно, страстно!
Они сорвались оба, как две стрелы, долго ждавшие посыла в цель в натянутом до предела луке. Срывали друг с друга одежду, путаясь в руках, поцелуях, пуговицах, переживая невозможность промедления раздеванием.
И оказались на кухонном полу. Потому что к черту все, и не соображали оба, не до выкрутасов с плавным перемещением в кровать им было!
Он брал ее неистово, словно не меньше года сохранял целибат и не видел женщину, даже не пытаясь что-то соображать, понимать, всем телом воспринимая только ее ответ, приятие, что-то шепча. Две огромных слезы почему-то выкатились из ее потусторонних глаз.
Они долго тяжело дышали, приходя в себя, и молчали.
Долго молчали, пока не выровнялось дыхание.
— Как думаешь, какова степень чистоты этого пола? — нарушила тишину Сашка.
— Относительная. Тебе неудобно?
— В физическом смысле или душевном?
Он поднялся, присел на одно колено, поднял Сашку на руки.
— Физический аспект исправим, а про душевный потом. Тебя куда: в ванную или в кровать?
— В душ, если можно.
Он отнес Сашку в душ, открыл краны, показал, где чистое полотенце, предложил совместное мытье, Сашка отказалась:
— Гуров, это будет не мытье, а акробатически-эротические этюды, с весьма вероятными травматическими последствиями.
— Ты меня недооцениваешь, это, знаешь, как-то обидно!
— Иди, иди, герой эротического фронта!
После Сашки Иван встал под душ и улыбался — все-то они с ней препираются, дуэлят словами! Хорошо-то как! Спарринг для мозгов! И радость для них же! А уж какая радость остальному — и говорить нечего!
Вытирая голову, голый, он вошел в комнату, единственно отремонтированную в квартире, с одним-единственным предметом мебели в ней — кроватью внушительных размеров.
— Саш…
Начал было что-то говорить, но запнулся, увидев ее попку. Сашка лежала на животе и рассматривала какой-то журнал — уж где она его нашла, следопытка? Голенькая, не прикрытая ничем аппетитная попка сияла миру, приведя Гурова в однонаправленное состояние.
— Что? — спросила Сашка.
— Да ничего! Потом! — ответил на ходу Иван, рыбкой прыгнув к ней в кровать.
На этот раз было неторопливо и очень нежно. И он что-то шептал ей в розовое ушко, а она уговаривала — быстрее, быстрее! Но Иван не спешил, не отводил глаз от балтийского шторма, целовал, успокаивал, сдерживаясь, сколько мог, останавливая ее.
