И в этот момент раздался звонок в дверь — длинный, непрерывный, требовательный!
Вздрогнув всем телом, она сорвалась с места, побежала в прихожую и остановилась, не решаясь открыть, — звонок заливался, отдаваясь в мозгу, а она стояла, застыв, и не могла открыть, точно зная, кто там…
Опомнилась, испугалась, что он сейчас передумает и уйдет: «Что я делаю?!»
Отперла замок дрожащими неуклюжими руками, распахнула дверь…
— Ничего не говори! — потребовал Больших и сделал шаг через порог.
Она отступила на шаг потрясенно, не отрывая от него неверящего взгляда.
«Я не говорю! По-моему, я забыла, как это делается!» — отстраненно, со стороны, как о ком-то другом подумала Стаська.
— Ты потом мне скажешь, можешь даже стукнуть! — тоном, больше похожим на приказ, разрешил Степан.
Он сделал еще один большой шаг навстречу — она отступила.
«Что скажу? Я не хочу ничего говорить! Разговаривают в другом мире, где пустоту заполняют словами!» — снова точно о ком-то подумала она.
— Я уже все сам себе сказал! И назвал себя всем, чем положено! У меня не хватало духу вот так все решить!
«Я знаю! — вернулась к самой себе и осознанию Стаська. — У меня тоже не хватало духу! Иначе давно бы тебя нашла и как следует потрясла, чтобы наши общие мозги встали на место!»
— Стаська! — позвал он и протянул к ней руки.
Она отступила еще на шаг и призналась:
— Я боюсь!..
«…Что ты снова исчезнешь, как только я поверю, и тогда уж мое сердце не выдержит!» Он услышал не высказанное ею вслух.
— А я уже нет! — сказал и не дал ей больше отступать.
Шагнул, заграбастал, оторвал от пола и прижал к себе. Сильно.
И не мог отпустить!
Ученые утверждают, что способность к вербальному общению сделала из человека прямоходящего человека разумного. Но что-то там природа недосмотрела, и эта самая возможность к разумной речи и составлению слов сделала из человека патологического лжеца, труса и манипулятора.
Но случается — очень редко и если сказочно повезет! — встречаются два человека, которым слова не нужны! Они слышат, чувствуют и понимают друг друга по-иному, без слов, в других измерениях!
Он прижимал ее к себе и ходил по всей квартире — из комнаты в комнату, по коридору, в кухню и обратно и снова в комнату, покачивал Стаську, целовал в волосы и ничего не говорил.
А ей и не надо было слов.
Она прижималась к нему, вздыхала куда-то в его ключицу — жаловалась!
«Я знаю, я знаю!» — отвечал Степан, мысленно разговаривая с ней.
Ему стало жарко, и, на мгновение выпустив Стаську, поставив на пол, он скинул куртку и ботинки, и снова торопливо прижал к себе, и продолжал ходить, держа ее на руках.
Но скоро ему стало совершенно невозможно и ходить, и двигаться — совершенно невозможно, и Степан заторопился:
— Я не могу больше, маленькая!
Уложил Стаську на ближайшую горизонтальную поверхность, оказавшуюся диваном в гостиной, попытался раздеть их обоих, не справился — бросил! Стянул только стратегически необходимое, подгоняемый Стаськиными поцелуями, и соединил их истосковавшиеся тела одним мощным движением!
Все! Дома! Оба!
Никаких слов мешающих, никаких показательных телесных выступлений, ни ласк продуманных, ни мишуры — только вперед! Вдвоем!
Больших ревел, словно разрывал цепи кандальные из последних сил — бог его знает, может, так оно и было!
А Стаська вторила ему, неслась навстречу телом, сердцем, душой — всем, что имела, поверив окончательно в то, что он с ней!
Здесь! Сейчас!
А остальное не имело значения!
Немного успокоив дыхание, плавно спускаясь из их мира, одного на двоих, пусть не на землю, но в нечто реальное, на разгромленный диван с вывороченной ногой Больших подушкой, Стаська вдруг тихо рассмеялась.
— Что? — не двигаясь и не отрывая вспотевшего лба от подлокотника дивана, спросил Степан.
— Мы отражаемся в зеркале, и картина открывается, хочу тебе сказать, впечатляющей красоты! Великий доктор Больших со спущенными штанами и красивым голым задом! А я в порядке, меня не видно!
— Красивым? — переспросил, улыбаясь в гобеленовую ткань подлокотника, Степан.
— О-о-очень! — уверила воодушевленно Стаська.
— Перебираемся на кровать! — распорядился Больших.
— А что, предполагается сон? — уточнила план мероприятий Стаська.
Она теперь могла шутить, язвить, смеяться — она теперь все могла!
— Даже не надейся! — поднимаясь и подхватывая ее на руки, отверг предположение Степан.
Теперь, не боясь ничего, не спеша и имея все время в мире, он медленно раздевал ее, уложив на кровать, шептал что-то на ушко, гладил, переворачивал, целовал, и Стаськин счастливый звонкий смех наполнил всю квартиру, зиявшую до этого пустотами обреченности.
Спустя продолжительное время, плотно заполненное действиями, они ели, устроив пикник на полу возле дивана. Набросали подушек, притащили вкусности из кухни, уселись напротив телевизора, который забыли включить за ненадобностью, и разговаривали.
— Расскажи мне о себе, маленькая, я ведь не знаю о тебе деталей, только основное.
— Детали — это моя жизнь?
— Да. Основное — это ты сама, а детали — это как ты жила. Ты была замужем?
— Нет. Но у меня был продолжительный роман! — как ребенок о чем-то важном, заявила Стаська, скорчив дурашливую рожицу.
— Продолжительный?
— Да. Целых полгода!
— Сро-ок! — засмеялся Степан, наклонился и легко поцеловал ее в губы. — И что за роман? Мне надо волноваться?
— Ну, поволнуйся! — разрешила Стаська.
«Роман» случился, когда Стаська работала в представительстве американской фирмы, и, как водится, с коллегой.
Александр работал менеджером, как он всегда уточнял и подчеркивал, представляясь: «высшего звена», с ближайшей перспективой стать топ-менеджером.
На свидания ходить не пришлось, сближение и узнавание происходило на множественных корпоративных мероприятиях и в непосредственном общении на работе.
Но он ухаживал. Красиво.
Цветы, конфеты, билеты на самые дорогие и престижные концерты, выставки и театральные постановки. Посещение ночных клубов — конечно же престижных — все в разрезе заявки на ожидаемое топ-менеджерство и подготовки к нему.
Красиво. Но не долго.
Как только они побывали в постели пару раз, манера общения и взаимоотношений быстро-быстро изменилась, направляемая Александром в определенное русло.
