Когда они вышли из темного, пахнущего всеми возможными вонючими запахами брошенного человеческого жилья здания, то остановились, не сговариваясь, и закурили все втроем.
– На его месте я бы уже померла от страха, – нарушила тишину Вика.
– Не надейся! Такие мальчики очень живучи, – ответил устало Денис.
Денис уверенно и спокойно вел машину. В салоне стояла тишина, после того как они отъехали от дома, никто не проронил ни слова. Вика, сидевшая сзади, смотрела в окно, Егор, откинув голову на подголовник, дремал.
Денис все поглядывал в зеркало на молчавшую Вику и, не выдержав, спросил:
– Вик, ты что, переживаешь, что на этого козла кинулась?
Она отвернулась от темного окна, поймала его взгляд в зеркале и ответила:
– Нет. Я думаю о том ребенке, которому понадобилась пересадка почки.
Егор открыл глаза и сел ровно на сиденье, услышав ее ответ.
– Я ставлю себя на место его матери и понимаю, что сделала бы все возможное и невозможное, чтобы спасти сына. А если бы у меня были деньги, то, скорее всего, я обратилась бы и к тем ребяткам, от которых сейчас бегаю. И вряд ли я бы думала о том ребенке, у которого возьмут эту почку.
– Не грузись, Викуль, – подбодрил ее Денис, – все имеет оборотную сторону медали.
– Я сейчас поняла, что это не вопрос этики, или морали, или законности. Все гораздо проще и сложнее. Просто каждый спасает своего ребенка, как может, когда его надо спасать.
– Не совсем, – возразил Денис, – ты уверена, что если бы ты точно знала, у кого и при каких обстоятельствах возьмут орган для твоего больного ребенка, то ты бы согласилась на это? Ты уверена, что, зная, что ради спасения твоего ребенка другого, здорового, сделают инвалидом на всю жизнь и без согласия его и его родителей, обманным путем?
– Не знаю, – подумав, ответила Вика.
– А я знаю! – разозлился Денис. – Я Богу свечку поставлю и помолюсь, хоть и не умею, только чтобы мои пацаны никогда не попали ни в доноры, ни в нуждающиеся в донорстве! А еще за то, чтобы я никогда не стоял перед выбором: спасать ли своего ребенка за счет другого, потому что ответ я знаю! Когда понял, что ты права во всех своих подозрениях, я обрадовался. Честно! Я обрадовался, что это не моего мальчишку какие-то сволочи решили сделать донором! Потому что сегодня, если бы я был на твоем месте, я запросто мог пристрелить этого Венечку, и хрен бы с ним! Запросто! Не задумываясь! Я старый, битый и слишком много знающий закоренелый циник и давно не страдаю такой ерундой, как рассуждения на тему морали, нравственности и законности. Для этого я слишком хорошо знаю, какое место и качество в нашей стране имеют эти понятия. Но всегда есть некая грань, которую нельзя переступать! Потому что нельзя, и все! У нас сейчас таких выродков без тормозов перебор! Знаешь, есть такое понятие «линия денежного предела». Это когда после определенной суммы с нулями, которой владеет человек, у него в голове отключаются сдерживающие рецепторы и для него деньги любой ценой становятся единственным управляющим мотивом. Оказывается, что у разных людей этот предел разный, кто и за пару тысяч мать родную убьет. Но для ублюдков, которые ворочают действительно большими бабками, мир делится на людей, которые обладают большими деньгами и властью, и на всех остальных – «материал», как сказал Венечка. А это страшно! Потому что они всегда при власти! Всегда! И таких надо тупо уничтожать, по крайней мере изолировать от людей!
Злясь, он прибавил скорости и резко повернул на пустом перекрестке.
– Ты коней-то придержи, – спокойно сказал ему Егор, – а то спасать придется нас.
– Да ладно тебе, док! – успокоился сразу Денис.
Он был маленьким мальчиком, когда решил для себя, что обязательно станет начальником.
Они жили вдвоем с матерью в жуткой, отупляющей нищете. Отец был героем Великой Отечественной, как ему рассказывали, но умер через несколько лет после войны от старых ран, не дожив до его рождения какие-то пару недель. Им, как семье героического ветерана, что-то там полагалось, но никто не собирался это что-то полагающееся им давать. Мать ходила по инстанциям, выпрашивала, вымаливала, это он помнил смутно, из разговоров взрослых на общей коммунальной кухне, которые он слышал урывками, забегая в кухню между играми попить воды или ухватить какой-нибудь кусок.
Однажды мать одела его в лучшую парадную одежду и взяла с собой на прием к высокому начальству. Они долго сидели в приемной, дожидаясь, когда их вызовут. Он устал, хотел писать и есть. Оттого что нельзя было разговаривать и двигаться, а только прямо сидеть на стуле, у него разболелась голова и спина.
Потом огромная дверь открылась, и мать торопливо взяла его за руку, заходя в эту страшную дверь.
Они очутились в очень большой, просто огромной комнате. Ему показалось, что большущий стол и высоченные стулья сейчас раздавят его, такого маленького.
Мать потянула его за собой в глубь страшной комнаты по красной ковровой дорожке, и он увидел бога. Тогда он не знал, что такое бог, но мужчина, сидевший за большим столом, был самый главный, самый важный человек из всех, кого он видел в своей небольшой жизни.
Мать что-то объясняла этому великому человеку, плакала, совала какие-то документы, а он, маленький, смотрел снизу на этого небожителя во все глаза.
Мужчина важно и безразлично размешивал сахар в чае, налитом в стакан в подстаканнике, и ложка громко звякала о стеклянные бока. Придерживая ложку большим пальцем, начальник громко, так что звук разлетелся по всему кабинету, отхлебнул из стакана.
Маленький мальчик не слышал и не понимал, о чем говорит и плачет его мать, он завороженно смотрел на этот стакан, на то, как самый важный дядечка громко отхлебывает чай, в котором плавает что-то ярко-желтое.
Вот тогда маленький мальчик пообещал себе на всю жизнь, что он обязательно станет таким вот важным начальником и будет пить чай из стакана в подстаканнике, когда возле его стола будут стоять люди и что-то просить.
Ни чай, ни кофе он не любил, но пил. Кофе, когда приходилось общаться со значимыми людьми, которые пили кофе на встречах, а чай пил всегда, теперь уже в своем кабинете.
Он требовал от секретарши держать только самые дорогие сорта чая и лимон всегда наготове. Когда к нему приходили подчиненные, он отдавал приказ:
– Надя, чай!
Она знала, что чай только один, для него. Подчиненные рассаживались и молча ждали, пока ему принесут чай с лимоном, в стакане в серебряном подстаканнике. Громко размешивая сахар, он резко приказывал докладывать и, придерживая большим пальцем ложку в стакане, шумно отхлебывал.
Жена миллион раз ругала его за эту привычку, нудно объясняя, что ложку в стакане оставляет только быдло, а уж громко отхлебывать могут вообще только последние люди.
Плевал он на жену и ее политес!
Он был начальник! Он был бог и вершил судьбы!
