Айви не слушала — не сводила глаз с коробки, присланной мамой.
— Когда пришла посылка? — спросила я, выковыривая застрявший между зубами крекер.
Слегка подвинувшись на кровати, Айви вспыхнула, отводя глаза и нарочно не глядя на коробку.
— Пока тебя не было.
Она не сказала «была в тюрьме». Я оценила деликатность.
Стряхивая крошки, я потянулась за последней половинкой сандвича. Айви молчала, а потом спросила:
— Ты ее откроешь?
Я улыбнулась с полным ртом, повела пальцами из стороны в сторону. Айви еще любопытнее Дженкса.
Она встала с необычной для себя быстротой, и я положила остаток бутерброда на тарелку, чтобы подтянуть колено настолько, насколько это было возможно. Через стену доносились приглушенные спорящие голоса, но мы не обращали на них внимания. Айви подвинулась ко мне ближе, будто сейчас будем открывать рождественский подарок.
Коробочка была легкая и слегка пыльная, будто вытащили ее с маминого чердака, погрузили в идущий на запад фургон, а потом в почтовый грузовик. Последние две посылки приехали такими же.
— Что-то я сомневаюсь, что там новые комиксы с Нэнси Дрю, — сказала я, беря протянутый мне нож. Ужас. Она притащила нож разрезать ленту.
— Может быть, — возразила Айви. — Пятьдесят второго выпуска там не было.
Боже ты мой! Айви — тайная фанатка Нэнси Дрю! Комиксы не поехали в детскую палату — они у нее под кроватью, наверное.
Придя в хорошее расположение духа, я отложила нож на комод и улыбнулась, глядя в нетерпеливое лицо Айви. Она же подчеркнуто сложила руки на коленях. Я могла бы еще ее поддразнить, но куда приятнее было видеть выражение счастья на этом лице. Она и правда вздохнула, когда я открыла коробку и заглянула.
— Тут мое летнее детское барахло! — воскликнула я, вынув записку от мамы и увидев, что лежит под ней.
— Смотри, вон они! — радостно сообщила Айви.
Я оторвалась от маминого письма и ухмыльнулась, когда Айви потянулась за пятьдесят вторым выпуском «Нэнси Дрю».
— Ты уже открывала посылочку? — спросила я.
Айви отвела глаза:
— Что ты такое говоришь? Как я могла открывать твою почту?
— М-м-м-м…
«Привет, Рэйчел! — прочитала я, пока Айви листала заломанные страницы так, будто это утраченная книга из Библии. — Это все я нашла, когда переезжала к Дональду. Могла либо выбросить, либо послать тебе. Скучаю. Мама».
Отложив письмо, я улыбнулась. В основном она мне шлет всякий мусор, но это… Я заглянула в коробку. Ладно, тоже мусор. Но это мой мусор.
— Посмотри на эту штуку! — Я достала перекошенную глиняную чашку, разрисованную кричащими цветами. — Это я для папы сделала. Подставка для трубки.
Айви оторвалась от книги:
— Тебе виднее.
Пальцы вошли во вмятины, оставленные мною двенадцатилетней. Очень маленькие.
— Я думаю, он только по этой причине трубку и держал, — сказала я, укладывая подставку обратно в коробку. Альбом для засушенных цветов я даже не помнила, но на страницах были мои каракули. Табличка из домика, где я жила, с датой, разрисованная фломастерами. Пара пыльных сандалий, таких маленьких, что даже страшно.
— Сколько тебе лет было? — спросила Айви, когда я их вынула.
— Меня вышибли, когда мне было двенадцать, — ответила я, краснея.
Ничего смешного не было. Я взрывом лей-линейной энергии швырнула Трента в дерево, чтобы Жасмин не дразнил. Они, как я понимаю, решили, что раз я достаточно здорова для таких действий, то уже не умираю и должна освободить место для настоящей умирающей. Но Трент получил по заслугам. Я так думаю. Потому что в воду подмешивали блокираторы долговременной памяти, поэтому ничего уверенно сказать нельзя.
Я улыбнулась, увидев пару пресноводных ракушек, из которых мы с Жасмин хотели делать сережки. Перо голубой сойки. Вещи, ни для кого не представляющие ценности — кроме меня.
— А это что?
Она держала какой-то старинный металлический крюк, и я потянулась за ним, чувствуя, что краснею.
— Это? Копытный крючок. — Я ощутила вес крюка на ладони, тяжесть, усиленную ощущением тревоги и вины. Айви приподняла брови, и я объяснила: — В лагере были лошади, и перед выводом им надо было чистить копыта. Вот это — копытный крючок.
Забавный такой крючок. С инкрустированной деревянной рукоятью, а сам крюк — серебряный.
Айви отклонилась назад, посмотрела на меня искоса:
— А отчего у тебя пульс так подскочил?
Я скривилась, положила крючок обратно в коробку.
— А это крючок Трента. По крайней мере я так думаю.
— А отчего у тебя пульс так подскочил? — повторила она.
— Потому что я его сперла! — сказала я, чувствуя, что не хватает дыхания. — По крайней мере я так думаю. Не могло быть, чтобы я не собиралась его вернуть… — Я запнулась. — Черт побери, я даже не могу вспомнить, почему он у меня.
Айви глядела со странной улыбкой на лице. Наверное, Нэнси Дрю напомнила ей о ее собственном невинном детстве.
— Ты украла копытный крючок Трента? Это что, какая-то традиция детских лагерей у колдунов?
— Может, я его одолжила и забыла отдать, — предположила я, чувствуя непонятно откуда взявшееся чувство вины. Вспомнила, как засовывала его себе в карман с чувством праведного отмщения. Трент там был… и я его не любила. Наглый был тип.
Айви снова взяла книжку:
— Не удивительно, что он тебя не любит. Ты у него копытный крючок украла.
В раздражении, пытаясь подавить всплывшую из неверной памяти вину, я закрыла коробку и отодвинула.
— Это взаимно, — ответила я, натягивая носки. — Трент — лживый и хитрый паразит, и всегда был такой.
Она протянула мне «Нэнси Дрю», медленно выдохнув.
— Так ты думаешь… вся эта история с ковеном — его работа? Трент им о тебе рассказал?
Я посмотрела на обложку — Нэнси, притаившись в кустах и держа в руках табличку с выгравированными лей-линейными символами, искала клад. Ох, как это легко тогда казалось.
— Не знаю, — ответила я, путаясь в собственных мыслях, и отдала ей книжку обратно, на хранение.
Айви ее взяла так, будто боялась, что отберут, а я поглядела на закрытую коробку с памятными вещицами. Мне хотелось разозлиться на Трента из-за ковена, но что-то мне подсказывало этого не делать. Увидеть вещички из лагеря… там что-то случилось, а я не могу вспомнить. Блокираторы памяти именно так и действуют — затуманивают события, а эмоции оставляют нетронутыми. И когда попадаются такие мелочи, затрагивающие полувоспоминания, невозможно сказать — вот как сейчас — злюсь я на Трента за то, что он был сынком владельца лагеря или за что-то действительно плохое.
